– Нина, Нина Павловна, стойте! – окликнула Таня лаборантку сквозь завывание метели.
– Ниночка, мне надо с Вами поговорить!
– Таня, да что вы, замёрзнем же, пойдемте ко мне в лабораторию, там нам никто не помешает, а я смогу согреть чаю.
В тесной лаборатории было промозгло, нетоплено и раздеваться сразу совсем не хотелось. Таня сняла только шапку. Нина зажгла какие-то горелки и еще примус, поставила чайник. Она встала у окна, тоже в пальто, и стала дышать на стекло, чтобы стало видно улицу.
– Лекарства-то еще есть, не кончаются, начала Таня, чтобы хоть с чего -то начать, – нам-то выдают, а как дело обстоит, мы не знаем.
– Ну, как сказать… Заменяю, мешаю… Я же химик по образованию.
– Да, я помню, вы говорили мне.
– Так что Вы хотели сказать, Таня? – Нина вежливо улыбнулась, но глаза ее оставались словно мертвыми.
– Ох, Нина, Я ведь совсем сон потеряла. Да и рассудок, кажется. Ни минуты не проходит… У меня ведь две дочери, знаете?
– Знаю.
– И что же делать?
– Тянуть время. Учатся?
– Конечно. В художке. Такие умницы…
– Срочно бросить. Временно. Не появляться на улицах. Уезжать в деревню, пока можно уехать. Теряться, не попадаться на глаза соседям, -чеканила Нина давно продуманное. Она знала этот урок назубок.
– Бросить? Прятаться? Уйти? Но… Нина, зачем такая жизнь? Уж лучше никакой, чем эта!
– Сплюньте! Что Вы?! Лучше любая, но жизнь. Ведь она одна-цепляться надо.
Засвистел чайник. Нина разлила заварку и кипяток.
С минуту молчат.
– Вы простите, Нина, что я к Вам со своими истериками. Просто не с кем поговорить. Их самих пугать не хочу.
– Ничего, Вы, главное, не убивайтесь так. Выглядите плохо. Извелись, видно.
– Да голова все болит. Не перестает. Не сплю. Брала обезболивающе – на десять минут отпускает только.
Лаборантка на секунду задумалась.
– Я дам Вам препарат. Поможет. Мне один раненый еще в январе оставил. Который прошлый год у нас восстанавливался. Помните, Боголюбов, усатый, казачий атаман?
– Не припоминаю.
– Хирург. Помогал нам. В общем, Таня, я Вам напишу дозировку, ее превышать нельзя. Иначе лекарство превратиться в яд.
– У него побочные эффекты?
– Побочные! Остановка дыхания, сердца, летальный исход. Запомнили?
– Конечно, спасибо, Нина.
– Идите, Вам, верно, пора в отделение.
Таня засобиралась, спрятала капли и клочок бумаги с дозировкой. Надела варежки. В дверях она остановилась:
– Ниночка, Ваш сын обязательно вернется. Вы верьте.
– А я верю. Я – верю. Вернется. Но только уже совсем другим человеком.
Днем Таня отстояла очередь за мукой, которую заняла еще со вчерашнего. Когда она пришла домой, девочки уже суетились на кухне: на печке грелось ведро воды, а Валя уже мыла волосы над тазом.
– Да у вас тут баня!
– Мам! А мы всей группой ходили за хворостом! Мы привезли целые сани и два бревна.
– И еще кое-что, -подмигнула Аля и поставила на пол кувшин, из которого поливала сестре на голову, – зайца!
Только мы боимся его доставать, он мертвый.
– Господи, а заяц откуда?
– Григорий Петрович подстрелил двух. И одного нам отдал, -объяснила Валя.
– Потому что у нас этюды – лучшие. На Ивана Грозного, мам!
– На какого Ивана? – запуталась вконец Таня.
Ее мысли уже замкнулись на неизбежности горя, и она с трудом воспринимала то, что происходило здесь и сейчас: улыбки дочерей, мокрые волосы, натопленную печь.
– Ну, на картину Репина. Иван Грозный и его сын.
– Да, – опомнилась Таня, – ясно. Вы теперь не будете ходить на занятия.
– Почему?! – в один голос воскликнули девочки.
– Потому, что это опасно. Потому, что я не хочу, чтоб вас у меня забрали и отправили на фашистский завод делать бомбы. Потому… потому…
– Понятно, мам, – положила ей Валя на плечо руку -мы никуда не пойдем.
Таня, всегда спокойная и рассудительная, была теперь все время напряжена. Она оглядывалась на улице, вечно выглядывала в окно-никто ли не идет. Она вызнавала все-за кем пришли, кого расстреляли или повесили, кого забрали в полицию, в котором часу проходят немецкие патрули. Страх за дочерей доводил ее до безумия, за себя же она бояться и не думала, как-то не приходило в голову. Поздней ночью, затворив все окна ставнями, она выпивала каплю лекарства и проваливалась в глубокий сон. Часто снилась мать- как она была перед смертью – больная, худая. Она все качала головой, что-то приговаривала. Но слов было не разобрать, не расслышать.
Беда, как дворовая собака. Если не ждешь ее, не трусишь, то она пробежит стороной, виляя хвостом. Но когда страшишься одного ее лая и оскала – чувствует, так и норовит укусить.
Читать дальше