Иза Фраймович - Поэзия моей мамы и мои мин(д)иатюры и переводы

Мы шли три дня, три ночи.
Конечно, мы устали очень.
Но страшное нас ждало впереди.
А детство оставалось позади.

Я так хотела фронту помогать.
Решила кровь свою сдавать.
Анализы все собрал а , сдал а .
Кровь оказалась первой группы, я здорова,
кровь годн а .

Но неудача преподносит мне и тут:
До восемнадцати лет кровь не берут.
Тогда на курсы медсестёр я записалась
И месяца 4 занималась.

Октябрь шёл, но школы не топили.
Подкрадывался голод, нас бомбили.
У магазинов дикие хвосты стояли.
Последние продукты по карточкам давали.
Мы тоже получили колбасу из крови.
Неделю кушали её, не боле.
А хлеб всё урезали, урезали.
Пока сто двадцать пять уж не давали.

Вначале, когда немцы нас бомбили,
Мы вниз на лестницу или к соседям
уходили.
Потом от голода страх притупился, мы
лежали.
Как будто и тревоги не слыхали.

Но на занятия я шла.
Уже в той группе я была,
Что отправлять должны на фронт.
Тогда мне шёл семнадцатый год.

Но и на фронт меня не взяли.
«У вас ведь дистрофия», – мне сказали.
И правда, носилки я п о днять уж не могла,
Но делать для фронта я что-то должна.

Ноги не слушались, идти не желали.
В холоде, в голоде все трое лежали.
Но что мне холод, что мне голод,
Когда в репродукторе: «…оставили город…»
Карандашом на обоях писала.
Над каждым оставленным пунктом рыдала.
Рукою худой, как ветка берёзы,
Я вытирала кровавые слёзы.
Нет, кто не п е режил, тот не поймёт,
Как слово «оставили» сердце грызёт.

И всё же мы верили твёрдо тогда:
В наш город врагу не пройти никогда.

А иногда мы с постели вставали,
На санки кастрюли – за водой уезжали.
На улице снег – до колен увязали.
В снегу, зашитые в простыни, трупы
лежали.
Похоронить, видно, честно хотели,
Но расстояния не одолели.

На Фонтанке фигуру запомнила я:
Завёрнутых вместе – мать и дитя.
Отец их, наверно, на фронте сражался.
Не знал, что труп их семьи на Фонтанке
валялся.

Неделю иль две хлеба вовсе не б ы ло.
За ним на Васильевский остров ходила.
Навстречу и рядом шли чёрные лица:
Чтоб было напиться, жалели умыться.
Голодные взгляды по снегу блуждали
И что-то всё время искали, искали.

Мороз был сильнейший, как в голод бывает.
Плевок на лету до земли замерзает.
Кой-где месяц а ми горели дома.
Их не тушили: мёрзла вода.

И именно в это ужасное время
Я в театр попала, Онегина пели.
И где только силы артисты набрали?
Но пели отлично, отлично играли.

Не знаю, откуда терпенье берётся,
Но ясно одно: Ленинград не сдаётся.

Нам хлеб добавляли самую малость,
Но нам это, право же, чудом казалось.

Весной убирали от снега дворы.
На фабрику с мамой работать пошли.
Для маскировки там сетки плелись.

Потом как-то наши пути разошлись.
Мама слегла и больше не встала.
На оборонные Зоя попала.
Я же учиться было пошла,
Но не на долго: мать умерла.

Бедная мамочка, мало жила,
Видеть нас взрослыми не дождал а !
В братской могиле её хоронили.
На похорон а х мы с сестрою не б ы ли.
Много трупов из больницы возили.
Родичи их хоронить не ходили.

Тётка сообщила: «Ваша мать умерла,
Выдержать голод она не смогла.
Ещё до войны больною была.
Пусть же ей будет пухом земля».
Я плакала долго, долго скучала.

Ходила повсюду, работу искала.
По объявлению в ломбард поступила.
Теперь каждый день на работу спешила.

Вечером страшно в квартире пустой.
Шёл ещё только сорок второй.

Иногда с оборонных сестра приходила.
Ей говорю: «Перебраться решила».

Тётка в квартире своей прописала.
Вещи в руках я перетаскала.
Когда ж по асфальту машину катили,
Артиллерийский обстрел объявили.
Замерло всё: машины и люди.

Долго стучать метроном ещё будет.

Слышно: со свистом снаряд пролетит.
Среди тротуара машина стоит.
Потом уж, когда отбой объявили,
Дальше машину мы покатили.

Там две соседки ещё проживали.
Все в одной комнате мы зимовали.