Дмитрий Волгин - Авторы XXI века. Январь 2020

Он приходил в это кафе редко.
Брал что-нибудь, так – «перекусить малость».
Садился в угол, где билась в окошко ветка,
Словно из прошлого в будущее пробивалась.

Он не смотрел в свой телефон, как другие.
Бережно, нехотя словно, размешивал кофе в чашке.
И были глаза его будто бы ледяные,
И редкого цвета – как ядрышко от фисташки.

…В кафе обсуждали его с каждым разом чаще.
Сватали Людке, что замуж мечтала выйти:
«Вон, мол, твоё это, видно, счастье.
Ты в зал то хоть раз в кружевном переднике выйди!

Да, не пацан, ему явно уже за сорок.
Может, чуть больше. А, может, чуток поменьше.
Разве ж то возраст? Зато ведь не окольцован!
Видишь, на пальце – на этом! – пижонский перстень.

Нечасто заходит, видать, своё время жалко.
Раз в месяц, примерно. А, может, и реже даже.
Была бы жива твоя мамка – красотка Галка,
Сосватали б ей. Она-то была поотважней!»

…Нет, Людка не думала, чтобы там свадьба сразу,
Но вышла на шпильках и в новом, в горошек, платье.
Четыре фисташковых глаза встретились разом.
Он кинулся к ней, даже кофе пролил на скатерть.

У девок на кухне крышу то посносило —
Подумали хором: «Видать, мужик ненормальный».
А он протянул к Людке руки, и как то сипло
Сказал: «Ты же копия… моя… Галя».

Он спутал Шнурова с Шевчуком.
Ты то причём? Ведь на самом деле
Он совершенно с тобой не знаком.
Вы просто ужинали в мотеле.

Он выбрал столик, что у окна,
А ты у барной присела стойки,
И как порядочная жена
Звонила мужу: «Поем, и – в койку!».

Вот тут он крикнул: «Убавьте звук!
Кому включили это орало?
Всем надоел этот ваш Шевчук!», —
И посмотрел на тебя устало.

Ты же, нажав на «отбой», ему
Так, между прочим, сказала хмуро:
«Это поёт, никакой не Шевчук,
А «Ленинград», и конкретно – Шнуров».

…
В номере влажно, дождь хлещет в такт
В раму окна, что сама раскрылась.
Жаркое тело в его руках
Только под утро угомонилось.

…Путь продолжаешь под сердца стук,
Мокрую трассу толкают шины.
Ловишь волну, там поёт Шевчук.
И останавливаешь машину.

Яркий румянец рвётся со щёк,
Горько вздыхаешь и тихо плачешь.
Рыжий сентябрь заманил на урок
С неразрешаемою задачей.

Она мечтала ему изменять.
Налево-направо крутить романы.
С роз лепестки обрывать и швырять
В глубокую пенную белую ванну.
И чтоб обязательно без белья,
На каблуках и в короткой юбке,
Чтоб с придыханием: «Я – твоя», —
Ему говорить, надувая губки.
Вернее, накрашенный красный рот,
Чуть приоткрытый, развратно влажный.
Но получалось наоборот…
И в муравейнике многоэтажном
Ждала его вечером у окна,
Гоняя по сердцу скребущих кошек.
Себя убеждая: «Зато не одна,
А он перебесится. Он хороший»
Не ревновала, просто ждала,
Верность зачем-то ему хранила.
И за те годы, что с ним жила
Так ни разу не изменила.
Дура? Святая? Решила жить
В коже лягушки. Но вот, что важно:
С каждой такое могло бы быть.
Но мы-то знаем: было не с каждой!

Сегодня опять не звонил телефон.
В холодной постели не спится.
Я вышла, накинув халат, на балкон,
И вижу – на дереве птица.
Быть может, подбито у птахи крыло,
Да разве кто правду расскажет.
Я пальцем замёрзшим стучала в стекло,
Но птица не вздрогнула даже.
Мурашки от холода. Пар возле губ
Клубочком пытается виться.
Я хлеба возьму и с рассветом пойду
Кормить эту странную птицу.
В постель забралась, завернувшись в твою,
Из клетчатой байки рубаху.
А утром с шиповником чай заварю,
Напьюсь и спасу эту птаху.
Мне чайка приснились, весёлый прибой,
Какие то южные звуки.
Ведь пахла рубашка с карманом, тобой.
И грела не байка, а руки,
Обнявшие крепко. Ты снова был мой,
Как раньше: влюблённый и нежный.
С утра – на балкон, а на ветке кривой
Не птица. А ком белоснежный.