Ольга Неподоба - Зимний марш

Где твой апрель? Оглушительно давит тепло,
Летнее марево, пыльные клетки квартир…
Видишь, весна мимо нас прошагала легко!
И недосказанной фразой порхнула в эфир…

Где твой апрель?! Даже в близких глазах – мерзлота!
Иней дыхания, зыбкая просинь небес…
И, как всегда, мы приходим в такие места,
Где никогда, даже в шутку, не будет чудес.

Храни меня, верность!
Храни от бескровных, бесполых, бесстрастных
грядущих беспомощных дней бесконечных,
где мы – не предсказаны будем друг другу.
Ни разу в столетье. Ни даже в насмешку.
Ни как бы, ни где-то, ни просто – ни врозь.
Храни меня, ярость!
Короткие реки —
подземные пленницы гулких бетонных кварталов —
пускай не ведут меня в дом с необъявленным миром.
Пускай не ведут меня в дом, где плеснут утешенья
любому, кто только протянет ладони,
любому, кто только захочет отмыться от слякотной плоти,
расслабившей скучно тугие объятья.
Вам кажется – вы усмирили горячку,
а ей просто стало противно возиться
с кусочком несвежей беспомощной тушки,
бездарно способной к оскомине непротивленья.
Она оттого свою блудно ослабила хватку,
что просто устала играть с полутелом.
Проросшие зерна – горстями в песок без осечки.
Соленое белое жжет сквозь защитные стекла.
На ржавом хранилище жирная надпись «NIRVANA»
Пульсирует плотность в зрачках неминуемой власти.
Безвкусной палитры знамений и аплодисментов,
тлетворности духа и очищения плоти.
Храни меня, жалость!
Нам проще – не будет.
Как в плотных холстах облегающих истин —
нескромным движением плеч выдавая невинность,
в карнизах надломленный лед и стеклянная тяжесть в глазах —
тебя я в прицеле не вижу.
Я телескопически больно теряю в тебе!
Я теряю в тебе ежечасно.
Я кислотную радость среды обретаю.
Я дух свой – не трачу, не вижу, не грежу…
По имени кто-то зовет из глубин рядового.
Короткие реки, Сайгон непрочтенный.
Кто Ангел твой, Тленна? Холодные корни…
В морщинистых крыльях находится сила,
в ухоженных лапках останется хватка —
однажды расставить в конце предложенья капкан препинанья.
Холодные корни и острые всходы
казнят тебя серо-слепыми стихами и тают тебя,
одиноко встречая истрепанным блеклым приспущенным флагом.
И он не склонит к всепрощению больше!
И пусть, как тончайшая грусть хризолита,
мой голос останется в памяти, мглой покоренный:
– Люби меня… все-таки.
СЛЫШИШЬ?!!!
И тьма… Ночь безумная, ночь наступает.
И тощие гончие ветры, сбивая до пены беззвучные пасти,
погонят меня до скалистого срыва.
И ватные совы, как сны, над нескошенным лугом летают,
касаясь пушистыми крыльями наших смертельных привычек.
Сквозное ранение памяти – ты,
ослепительно вздрогнув,
беспомощно не оглянувшись,
сквозь семицветную арку проходишь,
и солнечный лучик в сережках бликует.
Юродствует, видно, над тем,
что нам память отрежет от грубых полотен.
В росе и полыни.

Случилось!
Случилось! Недаром упрямо
ты вел свое войско по черной пустыне,
недаром топил в океане галеры,
недаром терял города и любимых.
Случилось!
Случилось! Недаром так твердо
ты следовал собственной вере в победу,
не слушая разума пошлую мудрость,
не ведая страха прогорклую пищу.
Жрецы твоих мыслей тебя проклинали.
Предательски Боги оглохли к молитвам.
А предки, приняв твои щедрые жертвы,
закрылись в гробницах и в кости играли.
Случилось!
Случилось! Недаром сожженью
подверглись иллюзий блудливые ведьмы,
недаром ты, сердце свое укрепляя,
подслушивал исповедь собственной плоти
и бескомпромиссно кидал ее в клетку,
где скалила Совесть голодные пасти,
как многоголовая белая гидра.
Случилось!
Случилось… Похлопал в ладоши
в десятом ряду пробудившийся зритель.
Признал твой талант, закаленный в горниле!
А, может быть, просто он… муху прихлопнул.