Helga Dunay - ПсевдоАкварель. Ода для народа, или Особенности гражданского брака

Стеклянной балериной овладел
Смешной и беззаботный лгун Петрушка.
Души прозрачность ниточкой продел
В покорных жестов игольное ушко.

Он днем смешил народ, дурачил люд,
И упивался значимостью взгляда.
По ярмаркам шептали там и тут:
«Петрушка выступает? Вот отрада!»

А вечером усталый Кукловод
Снимал его с руки и клал на отдых.
Тот – к балерине. Иль наоборот —
Она к нему. Полна предчувствий модных —

Коснется лба любимого: «Скажи,
Мой милый, чем ты опечален?»
И сердце занесет на виражи…
Не первороден, не первоначален

Тот грех, которым девушка полна
Жила-была в предчувствии свиданий.
Любила… Колобродила… Ждала…
И робко утиралась с подаяний:

Он приходил и жадно поглощал
Прозрачную и искреннюю душу.
Петрушка ничего не обещал.
Он так привык. Он был любим и нужен.

А после, ночью, он послушно спал —
Не в ящике с игрушками, в объятьях
Стеклянной. Ее локон собирал
Значения неведомых проклятий,

Которые во сне произносил
Любимый и заносчивый Петрушка.
Он был любим. Он был чертовски мил.
Он целовал то в плечико, то в ушко…

Но Кукловод состарился и сдох…

Тебе ли смолоду в душе печаль таить?
Искал ли золота, да оборвалась нить?
Нашел – не крадено – не прячь – раскаешься —
Тебе ль не дадено? Почем же маешься?
Ты ль добрым молодцем, я ль красной девицей —
Зовешь же золотцем – порой не верится.
Зачем растратились мы на усталости?
К известной матери – мне б детской шалости…
Я б шуткой милою уста бы тешила —
Несет могилою от этой нежити…
Наплюй на взрослое, испей прекрасного,
Еще не поздно, нет? И не напрасно, а?
Я ль красной девицей, ты ль добрым молодцем,
Давай, чтоб верилось? Поможешь, золотце?

Темнеет за окном. Сквозь ночь идет
Не август ли особой августейшей?
Идет так чинно – выпятив живот,
С Луной вертлявой – неразлучной гейшей.

Сквозь окна видит женщин у зеркал
И им смеется толстыми губами,
Швыряя в стекла дождевой бокал
И брызги вытирая рукавами.

Заигрывая, шлепает Луну
По круглому, бледнеющему лону
И подлетает к моему окну,
Врываясь внутрь невообразимым стоном.

Захлопнув раму, валит на постель,
И начинает изменяться в лицах.
В упор стреляет шквалом новостей —
Ночей июньских заказной убийца.

Смеется моим слезам на щеках:
«Что может быть короче белоночья?
Оно ушло! А я стою в дверях,
Впусти меня!» – и раздирает в клочья…

Я, умирая, выхожу из сна…
Вне рифмы… Мне простят такую малость?
Здесь осенью сменяется весна.
Что август – это ты – мне показалось.

Вы тщетно издеваетесь над болью
И женской многоплановой душой…
На эту рану кислотой ли, солью
Иссыпано в пропорции большой.

Напрасно Ваши чувства неизвестны,
И не прозрачна Ваша мне душа.
Чего боитесь? Страсти безвозмездной?
Она порой безумно хороша!

Вы зря стыдитесь чувства. Тем честнее
Вас возжелать. Но как Вас полюбить?
Лишь станьте чуть безумней и теплее,
И станете мне ближе может быть.

Солнца луч сквозь жалюзи, бряцает капель,
В жизни снова в первый раз наступил апрель.
Наст хрустальной накипью подминает снег,
Солнечные зайчики из-под шторки век…

Вечерами длинными вновь ожил закат…
И я снова милая, как сто лет назад,
И я снова буквами пачкаю листы,
Грезы, а не помыслы, вновь, как сон чисты.

Мальчики для девочек копят на цветы,
И за март стараются песнями коты…
Растворились в воздухе запахи земли,
Улететь за горизонт облака смогли,

Выше синь небесная, четче звуков ряд,
Хочется влюбленности сотни раз подряд.
Снова ночи теплые… Наступил апрель —
Детская, размытая псевдо-акварель…