В ночь на 14 января 1979 г.
453. На смерть друга [211] For Галя (Иванова) Горохова see note on poem 17.
Гале (Ивановой) Гороховой
Никогда не пройдет обида…
Днем и ночью, ночью и днем,
каждый день по тебе панихида
в незабывшем сердце моем.
Ты ушла отсюда… куда же?
Вся земля подернулась тьмой.
Ты ведь часть моей жизни… даже
ты частица меня самой!
Разве лучше райские розы,
что вокруг тебя — навсегда —
белостволой твоей березы
в старом садике, у пруда?
Ветер ветви треплет, как перья,
в предосенней вечерней мгле.
Что же делать буду теперь я
на холодной моей земле?
21 июля 1979 г.
Долго брели мимо чуждых становищ,
кров находили в чужом шалаше,
много в пути растеряли сокровищ,
только одно сохранили в душе.
Вот, посадили горчичное семя
в нас приютившей далекой стране,
даже за это короткое время
первый росток появился к весне.
Если ж теперь вспоминаем при встрече
прошлые горькие наши пути,
Боже, прости нам тоску человечью,
память жестокую нашу прости!
В ночь на 3 февраля 1980 г.
455. «Ветер, ветер, печаль развей…» [212] Published in the almanac Pcrekrestki (Philadelphia), no. 5, 1981, p. 37. Козельск: the city of Kozel'sk, Kaluga Region; many of its ancient churches built in the 17th-19th centuries were destroyed after the Russian revolution. Оптина Пустыня: Optina-Vvedenskaia-Makarieva Hermitage with Optina-Troitskii Monastery nearby, founded in the 15th century.
Ветер, ветер, печаль развей…
В городе Козельске было сорок церквей,
а теперь все, что есть, —
шесть.
В одной еще можно молиться, стоять,
забиты, забыты другие пять.
Давно в дверях не стоит толпа,
давно к дверям заросла тропа.
А в Оптиной Пустыни кирпичи
разбросанные лежат,
нигде не горит ни одной свечи,
и колокола молчат —
молчат, потому что разнесены
по дальним концам большой страны,
и древних икон потерялся след —
там, где были, их больше нет.
Только один в лесу стоит
брошенный, старый, намоленный скит.
И расцветают, как прежде, весной
цветы за разбитой церковной стеной.
4 августа 1980 г.
456. У озера [213] Published in the almanac Perekrestki (Philadelphia), no. 5, 1981, p. 38.
Светилось озеро тихим светом
послезакатного торжества.
С низким поклоном и приветом
к самой воде сошла трава.
Еще по воде ходили блики,
еще розовела поверхность вод,
еще последние птичьи клики
сзывали к вечерне свой приход.
Но кто-то песню запел людскую
на дальнем краю лесной глуши,
как будто хотел рассказать, тоскуя,
великую скорбь земной души,
и птичьи клекоты замолчали,
и стало тихо по всей земле,
и только эхо людской печали,
дрожа, катилось в озерной мгле.
7 августа 1980 г.
457. «Шлю поклон дорогим крестам…»
Шлю поклон дорогим крестам,
что остались в далеких странах.
Будет скорая встреча нам —
на нездешних меридианах.
Через звезды и облака,
сквозь тумана легкую проседь
донесет нас жизни река
в бухту общую якорь бросить.
Там свернем свои паруса.
Утро встреч уже недалеко!
В небе тонкая полоса
розовеет уже с востока.
7 августа 1980 г.
458. Прощанье [214] With a notation in the manuscript: «Первый набросок — to work on».
Полустанок. Лесная просека,
железнодорожный путь.
Платформа. Два человека.
Осенних сумерек муть.
Возле стойки чьи-то пожитки.
Едва освещен вокзал.
Буфет. Самовар. Напитки.
Третьего класса зал.
Уже не помогут слезы,
уже ни к чему упрек.
Тяжелый лязг паровоза.
И последний слышен звонок.
И снова пуста просека,
исчез последний вагон.
Одинокая тень человека
покидает пустой перрон.
8 или 9 августа 1980 г.
Высохли ветки
чахлых осин.
Выросли детки
тяжких годин.
Взором окинув,
простились к утру.
Крона осины
дрожит на ветру.
В палевом свете
сонной земли
в даль на рассвете
лодки ушли.
Годы забыты.
Сны отцвели.
Корыто
разбито
лежит в пыли.
Ноябрь 1980 г.
460. «У горы, у самого подножья…»
Читать дальше