Мария Визи - A moongate in my wall - собрание стихотворений

касающихся нежно и любовно
изогнутых бесстрастных губ, — бескровных
не знающих земного горя, губ…

О детях в серой городской больнице,
где бедности и боли не укрыться,
где лейтмотив то жалостлив, то груб

здесь, на земле, где нет дороги ровной,
где крылья ангелов в пустой часовне
еще не тронули чуть теплый труп.

На заборе сидели и каркали черные вороны,
падал хлопьями снег,
и одни только птицы чернели.
Запорошенный белым, согнувшийся, шел человек
по какой-то дороге, в какую-то дальнюю сторону
до какой-то невидимой цели.

Падал снег на панели пушистым белеющим ворохом,
заполнял колеи,
заметая следы человечьи.
Торопились прохожие в теплые норы свои.
Тот один не спешил и в толпе среди скрипа и шороха
никуда не глядел, не ища ни уюта, ни встречи.

А потом повернул от вечерней белеющей улицы
за последней чертой,
где последние птицы вспорхнули,
и пропал неизвестно куда и слился с темнотой,
отойдя от домов, что друг к другу придвинувшись, тулятся
— в пустоту, в темноту ли…

Дорога была бела,
белее белело поле,
молчали колокола,
никто не услышал боли
ушедшего от тепла.

Только в глухом углу,
где кто-то еще не забыл,
какой-то голос завыл,
где-то отчаянно плакали —

по другу ли? По теплу?
Но кто это был —
ребенок?
больной ли?
собака ли?

В городских переулках глухих
разговор человеческий стих,
и ночного, последнего смеха
в подворотни попряталось эхо,
и за крышей погасла звезда,
что уже не взойдет никогда…

Только долго еще в темноте шелестели
одинокие чьи-то шаги по панели,
будто ждали чего-то, кого-то искали
и должно быть под самое утро устали,
замолчав за углом, где серела заря,
проискавши всю ночь безнадежно и зря.

А утром забылись
усталые эти шаги,
в трущобы забились,
где не было видно ни зги …
Точно чьи-то надежды не сбылись,
не выплатились долги.

Пусть ты умер давно, я знаю,
только стоит прийти весне,
я опять тебя вспоминаю
и с тобой говорю — во сне.

На тебя смотрю, не мигая,
как на солнечный свет в окно:
даже то, что была другая,
я простила тебе давно.

Ранний вечер июньский помню:
пахло жимолостью в саду,
и луна всходила огромней,
чем когда-либо в том году.

Над сиреневыми горами
поплыла в серебристой мгле,
и второй такой панораме
не бывать на моей земле.

Ты позвал меня попрощаться,
я ответила — «занята»…
Для чего же все еще снятся
та луна и жимолость та?

Как страшно одиноки мы на свете!
Среди толпы таких же, как и мы,
бредем, как заблудившиеся дети,
над пропастью отчаянья и тьмы.

Нам суждено глухое бездорожье
и иногда бессильная печаль
глядеть в окошка узкое острожье
на реки, убегающие в даль.

Бывает, на пути встречаешь друга —
но только миг на сердце брезжит свет,
— и снова ночь, и снова воет вьюга,
и ты один, и друга больше нет.

Несутся с гор и пенятся потоки,
шумят леса, румянятся плоды.
И мы бредем, извечно одиноки,
и в пустырях теряются следы.

I
Громады серые высоко к небесам
Вершины подняли, покрытые снегами;
Искрится синий снег в сияньи бледном звезд
Под месяца холодными лучами.

II
Деревья, от ветра вершины качая
И листьями землю вокруг осыпая,
В лесу опустевшем шумят.
Осеннего солнца лучи, уж прощально
Сквозь легкий туман прорываясь, — печально
На лес и на поле глядят.
III
Вечер спустился;
Кругом тишина…
Первая в небе
Блеснула звезда.