Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Задыхаясь, бежали к опушке,
Кто-то крикнул: устал, не могу!
Опоздали мы ― раненный Пушкин
Неподвижно лежал на снегу.
Слишком поздно опять прибежали,
Никакого прощенья нам нет, ―
Опоздали, опять опоздали
У Дантеса отнять пистолет.
Снова так же стояла карета,
Снова был ни к чему наш рассказ,
И с кровавого снега поэта
Поднимал побледневший Данзас.
А потом эти сутки мученья,
На рассвете несдержанный стон,
Ужасающий крик обреченья,
И жены летаргический сон.
Отлетела душа, улетела,
Разрешился последний вопрос.
Выносили друзья его тело
На родной петербургский мороз,
И при выносе мы на колени
Становилися прямо в сугроб;
И Тургенев, один лишь Тургенев
Проводил самый близкий нам гроб,
И не десять, не двадцать, не тридцать, ―
Может быть, уже тысячу раз
Снился мне и еще будет сниться
Этот чей-то неточный рассказ.

Все ветер, да ветер. Все ветры на свете
Трепали твою седину.
Все те же солдаты ― любимые дети ―
Пришедшие в эту страну.
Осталися сзади и бездны, и кручи,
Дожди и снега непогод.
Последний твой ― самый тяжелый и лучший,
Альпийский окончен поход.
Награды тебе не найдет император,
Да ты и не жаждешь наград, ―
Для дряхлого сердца триумфы возврата
Уже сокрушительный яд.
Ах, Русь ― Византия, и Рим, и Пальмира!
Стал мир для тебя невелик.
Глумились австрийцы: и шут, и задира,
Совсем сумасшедший старик.
Ты понял, быть может, не веря и плача,
Что с жизнью прощаться пора.
Скакала по фронту соловая кляча,
Солдаты кричали «ура».
Кричали войска в исступленном восторге,
Увидя в солдатском раю
Распахнутый ворот, на шее Георгий ―
Воздушную немощь твою.

― Ах, не целуй меня ты снова,
Опять своей не называй, ―
От моего родного крова
Не уводи, не отрывай.
Тебе мой двор уныл и тесен,
Но, Боже мой, как страшно мне
Поверить зову этих песен,
С тобой уехать на коне.
Бери любовь мою в подарок,
Как брал ее ты у других
Тобой загубленных корчмарок
Среди ночлегов кочевых.
Тебя потом я вспомню с плачем,
Слезой горючей изойду,
Но за твоей судьбой казачьей
Я не пойду, я не пойду.

Ворожила ты мне, колдовала,
Прижимала ладонью висок,
И увидел я воды Каяла,
Кагальницкий горячий песок.
Неутешная плакала чайка,
Одиноко кружась над водой, ―
Ах, не чайка ― в слезах молодайка, ―
Не вернулся казак молодой;
Не казачка ― сама Ярославна
Это плачет по князю в тоске, ―
Все равно, что давно, что недавно,
Никого нет на этом песке.

Звенит, как встарь, над Манычем осока,
В степях Хопра свистит седой ковыль,
И поднимает густо и высоко
Горячий ветер розовую пыль.
Нет никого теперь в моей пустыне,
Нет, никого уже мне не догнать;
Казачьи кости в голубой полыни
Не в силах я, увидя, опознать.
Ни встреч, ни ожидающих казачек;
Который день ― станицы ни одной,
Ах, как тоскливо этот чибис плачет
И все летит, кружася, надо мной.
Спешит, спешит мой конь, изнемогая,
Моя судьба, как серна, в тороках [8] Торока ― ремни у задней луки седла для привязывания чего-либо. , ―
Последняя дорога, роковая,
Неезженый тысячелетний шлях.

Не дано никакого мне срока,
Вообще, ничего не дано,
Порыжела от зноя толока,
Одиноко я еду давно;
Здравствуй, горькая радость возврата,
Возвращенная мне, наконец,
Эта степь, эта дикая мята,
Задурманивший сердце чабрец, ―
Здравствуй, грусть опоздавших наследий,
Недалекий, последний мой стан,
На закатной тускнеющей меди
Одинокий, высокий курган!

Уехал, уехал, уехал, ―
Остаться с тобой не хотел,
Жалмерка [9] Жалмерка (жалнерка) ― во многих областях России, особенно на юге, на Дону, народное название солдатки. ― казачья утеха,
С лицом побелевшим, как мел.
Пришло твое страшное время ―
Бежала в глубоком снегу,
Держась за холодное стремя,
Целуя его на бегу.
Качнулась станичная площадь
В твоих потемневших глазах, ―
Рванулась знакомая лошадь,
Исчезла в вечерних снегах.
Намокнет слезами подушка,
Постель холодна, холодна.
Игрушка, казачья игрушка, ―
Жалмерка ― чужая жена.