«Сапог нечищен!», «И ремень вон выцвел!»,
«Заделаться решил солдатик в чмо!».
Но твой земляк, «старик»,
прикрикнул: «Цыц вы! —
и спрашивает, вспомнив про письмо. —
Тебе чего там, кто-то сообщает
какую-нибудь пакость про твою?..»
Но тут начкар вас грозно обрывает:
«Эй вы там! Разговорчики в строю!»
1985
Наступил девятнадцатый век…
Наступил девятнадцатый век,
вот и долгими стали разлуки
и привычным случайный ночлег,
но такими же добрыми руки.
Я так часто их вижу во сне:
то, как долго меня обнимали,
а потом на вагонном окне
что-то важное быстро писали.
Поезда у перронов, свистки,
многочисленные пожитки…
Им на смену пришли ямщики,
бездорожье, метель и кибитки.
Раньше при поездах скоростных
ночь в пути – вот и встретились снова,
а теперь я на перекладных,
перегоны по паре целковых.
И кричу ямщику я: «Живей!»
Вот и двор постоялый за кручей.
И спешу я менять лошадей,
чернобровый, безусый поручик.
И опять фантастический снег
грациозно ложится на плечи.
Так двадцатый окончился век,
но остались короткими встречи…
Здесь звери в зверином весельи
идут по горячим следам.
А чуточку дальше – ущелье,
в ущелье – пещера, а там!
Там вкусно, призывно и жарко
дымится очаг до утра,
и женщина в пепле и шкварках
колдует всю ночь у костра.
Там шкуры навалены в груды,
там стены обложены мхом,
за камнем теснятся сосуды,
наполненные молоком.
Там пахнет младенцем и псиной,
там дремлет прирученный пёс.
Ручной страхолюдный мужчина
с косматою гривой волос
ленивым зевком разверзает
зубами утыканный рот,
и – жарко – по космам стекает
огромными каплями пот.
Там каждому – ложка и плошка,
там каждому – сытный обед.
И всё же лукавая кошка
гуляет сама по себе.
И плыли
красивые лебеди. Сад весь в цвету.
Прохожие хлеб им крошили,
а птицы ловили его на лету
и плыли, и плыли…
Ком птицы, сорвавшись,
стремительно вниз пал,
и женщины звали на помощь мужчин.
Я бросился к птице
и выхватил из-под
колёс
проезжающих мимо машин.
Она не пыталась от рук защититься,
но в спину летели мне
крики ворон,
пока я больную,
притихшую птицу
заботливо нёс
на соседний газон.
И те,
что вчера назывались «сатрапы»,
делившие с нею
добычу и кров,
кружили,
расставив когтистые лапы,
почувствовав
жертвы горячую кровь.
А эта ворона
была так спокойна,
как будто давно уже
выжила страх,
как всё повидавший
великий разбойник,
дождавшийся пыток,
суда и костра.
Как будто
ещё в то недавнее время,
когда и она учиняла разбой,
решила,
чем сбросила тяжкое бремя:
«Когда-нибудь
это случится со мной».
Вдоль Гегеля и Канта
и вдоль хрустальных блюд
шагает по серванту
фарфоровый верблюд.
С обложки вслед смеётся
косматый Лев Толстой.
Верблюд в него плюётся
фарфоровой слюной.
А на серванте стынут
в пыли его следы.
И как верблюд в пустыне,
он может без воды.
Пусть неприродно как-то
и пусть не на песке,
цветёт колючий кактус,
посаженный в горшке.
И, право, в целом свете
нет жарче стороны.
Палящим солнцем светит
светильник со стены.
И зной и холод злющий
верблюд терпеть готов
за счёт своих могучих
фарфоровых горбов.
И головой безрогой
качает он своей.
В ней копошится много
фарфоровых идей.
И не устанем хором
мы повторять с тобой:
ну что ж, что из фарфора —
он всё равно живой!
И мы его не бросим —
не то чтобы хорош,
а просто, если бросишь,
то точно разобьёшь.
А что там с Лаперузом?
Вольная фантазия на тему жизни и смерти французского короля
Людовика XVI
Луи Шестнадцатый, король,
на лбу натёр мозоли,
пока решал, какую роль
сыграет на престоле.
Король решил: негоже зря
просиживать рейтузы.
Решил – и покорять моря
отправил Лаперуза 2 2 Жан-Франсуа де Гало, граф де Лаперуз, – великий французский мореплаватель. Погиб со всеми участниками кругосветного плавания в западной части Тихого океана в районе группы островов Санта-Крус (Santa Cruz Islands).
.
Читать дальше