Илмари Одд - Печаль цвета ламантин. Стихи, миниатюры, стихотворения в прозе

В темноту не могу!
Ты закрой на замки все дверцы!
Можешь выбросить ключ,
Можешь выбросить ветхое сердце.
Обмотайся в фольгу
Из подаренных снов и инерций —
Отблеск прошлого жгуч —
Ты сыграл в нём своё интермеццо*!

Белым мелом вокруг
Заштрихую все тёмные пятна:
Узких лестниц пролёт,
Чёрных клавиш квартир и простраций.
Может замкнутый круг
Отпугнёт темноту безвозвратно,
И она уползёт
В переходы заброшенных станций.

Я знаю, ты забудешь обо мне
Быть может раньше,
чем собьются стрелки на руке
В одну прямую,
Что не разобрать
Часы, минуты ль… Всё спешат? Стоят?
Секунды измеряют этот взгляд,
Улыбку, взмах руки и поворот
На «здравствуй»,
что промолвишь за спиной,
В надежде на знакомые черты
Взглянуть…
Мечты, мечты, желанные мечты!
Но стрелки так неумолимо холодны,
И время, заразившись пустотой,
Вот так же, обознавшись, за тобой
Последует по улице Тверской.

И я, опешив, в ступоре, одна,
На миг забуду для чего я шла
По этой улице,
Пусть не безлюдной, но
пустой,
Где столько раз бродила, но такой
Бездушной, как и этот день,
Что тень мою, застывшую на миг,
Вобьёт в асфальт, как старый гробовщик;
И взгляд тот, предназначенный не мне,
Занозой засвербит в сердечной глубине.

В придорожном кафе «Мангуст»
Под селёдочку и пармезан,
Водку, пиво и чипсов хруст,
«Подавался» слепой музыкант.

Громко пела его труба,
Гениально, как ни крути,
И играл он на разный лад
Разноликую ноту «си».

А под взглядами в пьяном дыму
В самом дальнем углу, у окна,
Вдохновенно внимая Ему,
Каждый вечер сидела Она.

Он играл городской блюз,
Она палец макала в коньяк,
Превращалась сама в слух,
Когда ей Он стихи пропевал.

Так за годом тянулся год,
Становился Он стар и сед,
Стал потягивать самогон,
Пепел стряхивать с сигарет.

Забывал про Неё и в ночь
Уходил Он всё чаще сам,
Развесёлая пьяная голь
Стала вдруг и жена, и брат.

А Она, обронив слезу,
Всё читала его стихи,
Доставала его трубу
И училась брать ноту «си».

Как-то в ночь, когда ветер завыл
За окном, как голодный шакал,
На стене замолчали часы,
Разлила, вдруг, Она чёрный чай.

Пробирал до мурашек озноб,
Желтозубая скалилась тьма.
В эту ночь Он домой не пришёл —
Вот уж утро и первый трамвай…

И не год и не два с тех пор
Пролетело, хоть плач, хоть скули…
Вдруг услышал застывший двор
Разноликую ноту «си».

Этот мир не такой для тебя и меня,
И для нас он потерян.
Птица-осень взлетит посреди сентября,
Нам оставит лишь перья.

Как большая вода в неспокойной реке,
Что с напором весною,
Разбиваясь о камни, теряясь в песке,
Остаётся рекою.

Так и мы на Земле остаёмся мечтать…
Что ещё нам осталось?
Над своими могилами скорбно рыдать…
Это скорбь или жалость?

Это жалость – не к тем, кто навечно ушёл,
А лишь к тем, кто остался,
По причине, что каждый родится с мечтой
Отыскать своё счастье!

Это жалость – к мосту и к стоячей воде
В коей всё отразится,
Что оставлено нами на белом холсте:
Слепки, маски и лица.

Мажет чёрным по белому пепел мостов,
Мажет красным расплата…
Чистый лист у того, кто совсем не живёт,
Жизни нет аттестата.

Те мазки на холсте не смахнёшь, не сотрёшь —
Наши годы, тернисты!
За спиною рисуют не лик, а нутро!
Их картины пятнисты!

И лишь только в конце самым крайним штрихом
Чёрно-белая осень
Ставит жирное «всё» скромным чёрным крестом
В твою раннюю проседь!

Что есть Дар Божий?
То же, что Талант*!
Бывает,
В тишине, ломая карандаш,
Я думаю об этом,
Рассуждаю…
Кому-то щедро ссыпала судьбы рука талантов**,
Даже чересчур, с лихвой,
Что одному не унести
И не постичь…
И это тянет вниз… Как жаль!
Ведь должен тот Талант был осчастливить многих,
Что смотрят на него, надеются достичь
Высот таких же и не ниже… Но…
Он выбирает путь иной,
Разменивая И'скру Божию на гро'ши,
Что жалкий этот мир
Швыряет тем неопытным, не глядя,
Потерянным во мраке ночи,
Наказ отцов в угаре позабывшим,
Не пьедестал избравшим, а забвенье!