Борис Лондон - Маски №5. Приложение к литературному сборнику

Что не меняется в нашей жизни? Город, тот самый город, в котором ты впервые увидел свет. Это самое неизменное и постоянное на земле, он однообразен, но когда ты растешь, взрослеешь, покидаешь его, хранишь в памяти, снова возвращаешься и опять уезжаешь, город становится нескончаемо новым для тебя. И все же, что он представляет собой? Да почти ничего в нем нет, кроме скуки, обыденности и серости дней, одиночества, утраты того, что никогда и не было твоим. Но почти каждый раз, когда возвращаешься, ты недоумеваешь: что так привязывает тебя к нему? Что же он такое? Обычный, ничем не отличающийся от десятка тысяч других, американский городок, где несколько миллионов людей когда-то родились и где они провели детство и юность, а потом уехали или остались жить в нем?

Всего лишь уголок земли, где два или три десятка людей задержались в какой-то день какого-то года и невзначай остались навсегда, а другие тоже приехали следом и тоже остались, и дали жизнь другим?

Разве есть в нем что-нибудь, кроме двух вокзалов на восточной и западной стороне, да еще улиц и домов с его жителями, оглушенными грохотом приходящих и уходящих поездов?

Что-нибудь, кроме вечного обновления жизни и ожидания прихода зимы?

Разве может он быть больше, чем радость жизни, пробуждающаяся в тебе каждое утро?

Больше, чем надежда, сидя в школе за партой, извлечь из простого урока арифметики, что все это значит и кто все они?

Может ли где-нибудь еще быть место, где улицы так зримо окружают тебя, и ты бродишь по ним наяву, окруженный воспоминаниями?

Неужели в нем есть что-нибудь большее, чем томление бесконечного лета и зимы, и нескончаемого одиночества?

Что-нибудь большее, чем красота в лице маленькой девочки, чем влюбленность и неведение того, что свет ее лица больше не угаснет в твоих снах?

Есть ли у маленького города истинное место в мире, или он существует только в мальчишеской мечте? Может, он порожден его любовью к вещам, неподвластным смерти, к вещам, избегшим ржавчины, пыли и разложения, ко всему, что далеко от обыденной действительности и потому беспредельно.

Или это только мальчишеская догадка, что хотя этот городок – всего лишь место бесплотных попыток неудачников, попыток с надеждой на лучшее, тем не менее, среди видимых и знакомых вещей сокрыта жизнь какого-то племени, которое еще не успело зародиться? И в его источающих печаль улицах, в его унылой структуре прячется вся громада мира, вот-вот готовая воплотиться.

Для детских ноздрей мальчика, далеких от сладкого зловония распада, существует только священный запах красивых и бессмертных вещей. Для его чуткого слуха – только покой невинной тишины, мягкой, нежной, всеобъемлющей.

И вот я опять здесь, в моем родном городе. Прошлой ночью я понял, что большая часть его, куда бы я ни пошел, это ночное небо: чистое, неожиданное и безгранично простое.

Сегодня рано утром я шел по городу, вниз по Вентура-авеню, по улицам, которых я не видел уже двадцать лет. Ничего не изменилось, не считая нескольких новых вывесок и зданий. Какие-то деревья исчезли, выросли новые, другие шире раскинули свои ветви, дома с полуразрушенными балконами обветшали, но еще обитаемы. Такая же тишина, так же, как и двадцать лет назад, разрушаемая приходящими и уходящими поездами. От Вентура-авеню по Туларе-стрит я вышел на железнодорожные пути Санта-Фе, и с севера на юг шел товарный поезд. Когда он исчез из виду, я не мог поверить, что прошли годы, и я понял: человек уходит из этого мира, так и не почувствовав всей его полноты, так и не ощутив цельности ни в своей жизни, ни в самом себе. Той самой цельности, тяготение к которой и было причиной всех его стремлений, когда еще ему было не больше десяти.

И пока поезд мчался мимо, мне стало вдруг ясно: человек уходит, так и не найдя конца пути, но образ красоты, далекой от обыденности, существующей везде, надо всем и внутри всего, никогда не покинет его, пока он один из смертных и пока еще возможны его сны.

Бар у Ника, часом позже. Все сидят на своих местах, когда поднимается занавес. Дадли у стола справа, Араб сидит на корточках позади. Гарри и Весли у пианино. Джо за своим столом спокойно тасует и переворачивает колоду карт, одновременно следя взглядом за выражением лица женщины и очень внимательно изучая инициалы на ее дамской сумочке, будто это символы потаенной красоты, или триумфа мира. Женщина, она сидит за центральным столом, в свою очередь, обращает мимолетный взгляд на Джо, а потом уже осознает его внимание, и неотрывно, уже в течение часа, чувствует его присутствие. Она чуть-чуть под воздействием легкого алкогольного опьянения. И сам Джо тоже слегка размяк от принятой дозы. Но у него всегда все под контролем, этакий бесхитростный плут. Остальные сидят за столиками, и все идет своим чередом.