Пишу стихи, одно осталось…
Пишу стихи… Одно осталось.
Не вынуть нос из конуры.
Повсюду кризис, ломит вялость,
Все мечут камни из пращи.
Жил при сторожке возле храма,
Пока не вырос магазин,
Пришла церковная охрана,
Прогнали дальше от витрин.
Перевели в места складские,
Как мог, их честно охранял.
А в девяностые шальные
Сменилась власть и персонал.
Пишу стихи и как бы в теме,
Желанья нету покусать,
Читатель, лай на самом деле
Лишь средство сосуществовать.
Ах, вот и жирная похлёбка,
Какой чудной окорочок,
Мне б перегрызть ещё верёвку
Да с сучкой дёрнуть наутёк.
Свечная лавка, склад, ограда,
Похлёбка в миске… А скулёж
Тут не поймут, ведь в жизни надо
Быть щетинее – лай, как мож…
Да, я – звезда, не в небе, нет, со дна,
С глубин к тебе подкрадывался тихо,
А ты спала, не ведая, как лихо
К местам интимным тянется рука.
Мой козырь в шутовстве великом,
Вновь туз козырный пал передо мной,
И я стремлюсь наверх в порыве диком,
Капитолийский холм осветить собой.
Утёнок гадкий воссиял над миром,
Над Белым домом белый лебедь взвил,
Ты с факелом в руке стоишь игриво,
Дуэт наш светел, радостен и мил.
И мы споём, чтоб брат опять на брата
Ни с томагавком, ни с копьём, ни с булавой
Не выходил, чтоб мир не знал солдата,
Который не вернулся бы домой.
Мать когда-то звала всех на подвиг,
Но в боях поседели виски,
За всю жизнь не скопила на гробик
К погребению от суеты.
Для кого только билась, не знает,
Обобрали племянник с сестрой,
Старший сын с ними в сговор вступает,
Младший лыбится, будто глумной.
Наверху злой сосед беззаконник
Контрабандою травит народ
И катает в ночи пятитонник,
Сигаретный елозит станок.
Поселился внизу самогонщик,
Ходят толпы к нему день-деньской,
Укатился давно их вагончик,
Только б дали хоть ночью покой.
Но в гашишном дыму прозябая,
Средь попоек ночных до утра,
День и ночь, к небу тихо взывая,
Поднимается мать в облака.
Погреблась, и не нужен ей гробик,
Погреблась, ни к чему суета,
Не сдалась, чтоб ещё один подвиг
Совершить – нас забрать у врага.
А ведь взрослые – тоже дети,
Просто уже большие.
Те же зверушки – игрушки,
Только теперь живые.
Те же катают машинки,
Просто дороже, быстрее.
Игры в вояшки, ромашки,
Но ставки уже крупнее.
Те же трагедии, страсти,
Только потери страшнее.
Конечно, взрослые – дети,
Просто гораздо злее.
А старики, как младенцы,
Чашки, коляски, няньки…
Смерть – это тоже рожденье,
Та же дверь, но в другом направлении…
Что делать с этой рюмкой на столе?
Что делать с этой горечью во рту?
О, как же пристрастился я к тебе,
И без тебя мне жить невмоготу.
Так горько и печально все кругом,
И только ты когда передо мной,
Вмиг обернется горечь сладким сном,
Но нет, увы, графин стоит пустой.
Забыть тебя, простить? О, никогда!
Иду, бреду, как сказочный олень,
Нос покраснел, и выросли рога 4 4 Рудольф – девятый олень из группы летучих оленей Санта-Клауса. Над ним часто издевались из-за его светящегося красного носа.
,
Будь нашего знакомства проклят день.
Она царит и в сердце, и в душе,
Я жизнь свою ей полностью отдал,
Все начиналось с рюмки на столе,
И ей помог шампанского бокал.
На кедровых соснах шишки
Дружною семьёй,
Мама-шишка, папа-шишка,
Шишка-сын смешной.
Под семьёй внизу волчонок,
Зайка, медвежонок,
Вся под шишками тайга,
Сверху облака.
Кедры тянутся когтями
К небу, где светло.
Разрастаются горстями
Шишки высоко.
Как подуют злые ветры,
Семьям нелегко,
Вниз слетают, как конфеты,
Любит их зверьё.
Вдруг качнётся тихо ветка,
С шишкой напролом
Убегает шустро белка,
Помахав хвостом.
Подлетит нередко дятел,
Застучит семью,
Оборвёт тогда каратель
Звёздную стезю.
А когда придёт двуногий
С колотом 5 5 Колот – большой деревянный молот, весом от одного до трёх пудов, используемый в Сибири для отряхивания шишек с кедра.
в руках,
Затрясётся лес высокий,
Всем семействам крах.
Читать дальше