Константин Кизявка - Лестница якобы

– А ты Маше, соседке, дай прочитать.

Маша схватила бумажку и, после секундной паузы, возбужденно зашептала провинившейся девочке в ухо. Глаза Ларисы Бойко уменьшили степень замешательства и округлости.

– В каком году, – сказала она, твердо глядя в лицо поэту, – вы написали свое первое стихотворение?

Архип Семенович задумался.

– Честно говоря, плохо помню. Мои родители писали стихи и нам, своим детям, с детства прививали любовь к поэзии. Поэтому вполне возможно, что я начал писать уже лет в пять-шесть. Это было что-то детское, наивное.

– Спасибо за вопрос, Лариса, – уже повеселее сказала ведущая. – На этом будем считать нашу встречу законченной. Все свободны. Желающих получить автограф автора прошу на сцену.

– Ты молодец! – Архип и Нинель сидели на кухне за столом и сестра хвалила брата за мощное выступление. – Ты подобрал такие классные стихи! Дети уходили с такими глазами! И про родителей наших вспомнил! Какой ты у меня… хороший!

– Не преувеличивай! Никакой я не хороший. А что, детям и вправду понравилось?

– Конечно! Они просто светились! Одухотворенные! Ты же им про любовь, про счастье, про доброту. А не всякие там игреки, иксы, гипотенузы…

Архип улыбался счастливо и безмятежно. Дети они такие. Они часть народа, часть тех, кто жаждет его поэзию, но из-за всяких критиков, стоящих на пути, не может ей насладиться. Кстати!

– Нинелюшка! Я срочно редактировать стихи. Послезавтра с утра пойду в редакцию. Надо хорошо подготовиться и все исправить. Чтобы ни к чему придраться не могли. Возьму пять стихов для начала и напечатаю. А остальное потом.

– Правильно, братик, начинать надо с малого, мама всегда это говорила. Они посидели еще немного, помолчали, и Архип пошел в комнату, творить.

Первое, что попалось под руку – «Не уходи». Так назвал он воплощенное в буквах ощущение глубочайшей боли по поводу рано оставившей мир любимой Лены.

Лист упал с ясеня

Тихим летним днем.

Не скажу я себе,

Что чувствовал при том.

Жил с листом тем рядышком

Я многие года.

Любовался зеленым им

Порою иногда.

И вот желтый странник

Лежит у ног моих.

Затих ветер на дворе,

И я навеки стих.

Слезы защипали глаза. Архип смахнул их рукой. Вот, вроде бы сказано все, что можно сказать. И сравнения поэтические не хуже пушкинских. А с рифмой и размером, конечно, беда.

Следуя купленной на собрании поэтов книге, Якоба посчитал количество слогов в строчках. В рифмующихся строках это количество, согласно советам автора, должно было совпадать.

Математика ясно говорила о недостатках.

Лист упал с ясеня = 6. Не скажу я себе = 6. Тут все хорошо. А вот во второй – четвертой строках непорядок. Тихим летним днем = 5. Что чувствовал при том = 6. Нужно либо добавлять слог во вторую строку, либо убирать из четвертой.

Добавил слог во вторую. Получилось:

Тем тихим летним днем.

Неплохо.

Второе четверостишие, по определению рифмы из книги, вообще стихотворением не являлось. Бардак и с рифмой, и с ритмом.

7-8

6-6

Нужно зарифмовать «рядышком» и «зеленым им» и убрать слог из третьей строки. Практически невозможной задачей показалось подобрать рифму к слову «рядышком». Но кто ищет, тот найдет, и через сорок минут получилось следующее:

Жил с листом тем рядышком

Я многие года.

Любовался ладушкой

Порою иногда.

Теперь и рифма, и количество слогов были в норме. Оставалось третье четверостишие, но и оно сдалось через полчаса работы.

И вот желтый странник

Лежит у ног моих.

Затих тот посланник,

И я навеки стих.

Архип довольно крякнул и потянулся. А ничего сложного в этой высокой поэзии нет. И чего критиканы так кичатся своими «тайными знаниями». Скажи ты поэту из народа, так мол и так, тут у тебя, брат, восемь слогов, а тут пять. Выровняй, пожалуйста! И что, не поймем, что ли? Поймем, ясное дело. Нет, изображают из себя невесть что. Зануды!

Якоба поколдовал еще шесть часов и целых пять стихов были готовы к публикации хоть в батайской, хоть и в самой российской прессе. Идеальные ритмы, идеальные рифмы. Четкий ямб, впечатляющий амфибрахий.

Нинель выслушала. Одобрила.

Заснул легко, готовый к бою.

Воскресным утром Архип бодренько шагал от автобусной остановки к любимой даче.

Середина осени. Небо в ломаных тонких черных линиях вороньих стай. Лохмотья распаханной земли схватились ночью морозцем, а теперь на ярком солнышке заслезились, потекли, стали будто чернее и уже не так густо, как неделю назад, пахнут пыльной сладкой сыростью. Воздух легче, резче, дышать приятнее. Гребенка ноября не добралась до лесополосы – зелено там. Только два нежелающих служить лету дезертира-клена стряхивают с мундиров желто-красные звезды. Тихо. Смелые, отказавшиеся от египетско-турецкого тепла птички чирикают, посвистывают, нагло врут, что зимы не будет, и верить им, нежась под ласковыми лучиками октябрьского солнышка, хочется страшно.