Александр Петров - Тут и там

Смерть —
расстрел в подвале —
спасла их от забвения.
Смерть
рукой суровой
дала им в дар
венец страдания.
Смерть
от пули,
огневой кистью
блеск вкруг их голов
запечатлела.
Но сияния,
после падения,
пришлось ждать
почти век.
Время
без начала и конца —
не человек —
скорописец.

Как у вас тут?
Где тут?
Наверху?
Тут.
Наверху тоже тут.
Жмут.
А тут?
Внизу?
Тут.
Внизу тоже тут.
Внизу поют.
А тут?
Где тут?
Налево?
Тут.
Налево тоже тут.
Налево кнут.
И тут?
Направо тоже кнут.
И тут поют?
Поют.
И когда их бьют?
И когда их бьют.
И убьют?
И убьют.
Но поют?
Поют.
Ты шут?
Тут.

Тут
вроде врут,
что там
бьют битый час
по голым жилам
и по хребтам.
Ну их к чертям!
Лишь бы не
по головам!
Один открыл уста,
чтобы наполнить
живот
хоть виртуальным свитком,
а получил по зубам.
Должно быть
красавицам
там хорошо!
Хлестают
всех фей там
по попам
и по хвостам.
Девушкам
кончают
в рот.
Дроботунов мечта —
секс без забот.
Таким там
предаются мечтам?
Любят они и говорить
по душам.
И исповедовать
народ с крестом!
Но если кто
сойдет с их креста,
бьют в набат
и кричат
благим матом.
Что, там
тарарам?
Тамтам.

Мальчик прислуживал
в русской церкви в Белграде
в белом стихаре.
Перед алтарем, со свечой,
он стоял между Спасом
и паствой,
молившей за себя и тех,
кто остался на кресте.
Они сошли. Каются ли в этом?
Или же они хлеба,
убраны Его рукой
и ссыпаны сюда в амбар?
Ведь светятся у них
в глазах
поля, покрытые жнивьем.
За церковной стеной
их ждет
несожженный корабль.
А мальчика дом.
Здесь восприемник
вложил ему в уста
иной язык,
пьянящий его
своим вином.
Но, вот, он молится
на том
ржаном, родном.

На кой черт
я в моем оркестре
главный дирижер,
когда первую скрипку
играет парень —
и не старый и не молодой,
ростом карлик,
своего прозвища
достойный —
Диабло.

Его без толку
убеждать,
что в звукоряде
вообще возможен
лад.
Чертовски хитрый,
спросит он —
«А на кой ляд?».

«Ведь мыслить,
что суть мира в красоте,
в добре, в ладу
и в полноте бытия,
и что в искусстве просвечивает
мироздания идеальная основа —
не что иное,
как чтить снова
богиню древних славян —
Ладу.

Нет, здорово,
что вокруг
ее сердцелистной липы
девушки водили
хороводы.
А у меня, кстати,
рождаются из ели
гипнотические скрипы.
Но соблазнение трением —
к чему?
Не спасет же
дочь Зевса
Гармония
своим сладкогласием
никого от падения,
от гибели,
от тления.

Господин
обворожительный дирижер,
воздушного корабля кормчий
(и тем не менее зануда),
позвольте, пусть вам объяснит
запретных истин
и языков толмач,
и скрипач ниоткуда,
что исходная черта
искусства —
сюрприз!
Вдруг в звуковом
ладу – раз-лад!

Верь, не верь,
в плавном звучании,
не только оркестра,
неожиданный звук,
похожий на пение дверей
или на треск дерева,
на вербы хлест —
это судьбы всплеск,
ее властный стук
и блеск».

Да, скрипач,
возможно, ты прав.
Но вопрос, вот вопрос,
Диабло мой,
как быть в ладу
с судьбой?

Параллельное мое измерение —
защищено оно
тишиной,
ну, как дом
приосенен крестом.
За семью
печатями немоты
стоит
четвертый чертог.
В него не проникнет
ни голос из гортани,
ни воздыхание
души.
Не нарушит тишь
ни тени шум,
ни глухого колокола
гул.