Олег Асиновский - Деревенские песни

Итак, Асиновский в своих стихах конструирует реальность и связывает ее с сюжетами, выходящими за пределы стихотворений, он наивен, нежен, предельно идеалистичен, подразумевает, что читатели разделяют некие общие образные системы и ценности, на языке которых он к ним обращается. В общем, получается, что перед нами книга русскоязычного поэта-метамодерниста.

Кстати, в своих творческих методах Олег Асиновский, пожалуй, наиболее всего близок другому русскому поэту, который, между прочим, прежде довольно фанатично и воинственно демонстрировал, а точнее конструировал яркую и даже, как казалось тогда, чрезмерную сентиментальность. Я имею в виду Василия Бородина. Вот, по моему мнению, он уж просто – монумент и манифест метамодернистской поэзии в России вне зависимости от того, как он сам относится к этому термину.

Надеюсь, что эти мои рассуждения помогут отнестись к стихам Олега Асиновского, этого Нового Странного Фета, более внимательно и взглянуть на них под другим углом.

Думаю, его творчество – это элемент в процессе зарождения не только новой русской литературы, но и нового взгляда на мир.

В поэтическую «компанию» Олега Асиновского можно записать близких ему Арво Метса, Владимира Бурича, Геннадия Айги, Генриха Сапгира, Вячеслава Куприянова… но вот я перечислил эти имена и вижу, что ведь каждый – индивидуальность, у каждого – свой путь. Не похож на них и Асиновский. Можно ли назвать его представителем верлибра? Наверное, да, хотя – правильней сказать, пишет он неравностопным белым стихом с легкими нарушениями метра, и если вернуть классическую орфографию и пунктуацию, то все здесь окончательно прояснится. Асиновский несомненно работает с метафизикой, его творческое мышление идет от библейских мотивов, которые он всячески обыгрывает, интерпретирует, дает им «прибавочную» художественную окраску, нагрузку, инструментальную обработку, исполняет «фантазию на тему», и более того – словно бы пишет (продолжает) религиозные тексты, восполняя «упущенное», встраивает в них деятелей литературы и искусства (Красовицкого, Бунина, Ахматову, Мандельштама, Анненского, Пушкина с Лермонтовым, Модильяни, Шостаковича…), утаивая прямой смысл и лишь намекая на обстоятельства их жизни, заглядывая в нечто запредельное, мало и редко кем улавливаемое (в том числе и мной). Улавливает ли это сам автор, для меня, честно сказать, загадка. Стихи Асиновского – им изобретенная модель метронома, ставящего жесткий предел высказыванию; в каждой строке – два-три слова, не больше; фразы получаются обрубленными, остриженными, как кустарник; а чтобы не оставалось сомнений в важности строк – все они начинаются с заглавной буквы (больше нигде заглавных у Асиновского не встретишь). «Самое последнее маленькое небо» – эта фраза встречается в книге не раз; я думаю, что оно находится в том измерении, где обретаются духи праведников, достигших совершенства («маленькое» – вероятно, обособленный уголок, «пристроившийся» к Небесам небес).

В русской поэзии еще не было голоса юродивого, живущего в лесу, в пещере, в скиту, не было наивной поэтики (как есть наивное искусство) – поэтики медитативного бормотания, невинного христианства, со своей, сходу узнаваемой интонацией.

Я едва знаю Олега Асиновского, но живет он, насколько мне известно, не в лесу и не в пещере, но там обитель его поэтического альтер-эго:

В стихах Асиновского много повторов, «на небе последнем маленьком самом» мы встречаем на протяжении книги множество раз. Маленькое и/или последнее небо – его главный герой. На небо он смотрит постоянно, в поисках ответа на вопрос о сосуществовании души и тела. Это неизменный вопрос его стихов: могут ли они существовать раздельно? А маленькое тело или умершее и воскресшее, а душа, которая вдруг исчезает, а потом возвращается? Тело непостоянно, как и душа. Эти – не столько размышления, сколько проживания – экстраполируются на Христа-младенца, Христа казни и воскресения, на все живое вокруг, на самого себя. Иногда заговор, иногда молитва, иногда гимны бытию, но небо всегда маленькое, всегда последнее.

В другом стихотворении: