Тем самым он указывает на то, что происходит в стихе, на его сокровенную реальность – через отрицание. Мы не можем однозначно назвать что именно и где происходит в этих стихах, там, на сверхтонких уровнях духовной жизни, куда добирается поэт, – приходится лишь указывать на это, отрицая всё привычное и однозначное. Мы не можем сказать, какой свет – только, что не тот и не этот. На этом последнем маленьком небе разворачиваются сложные, ускользающие от рассудочного понимания отношения между вещами и персонажами, между душой и телом, душой и Богом, мамой и сыном, и разными тонкими чувственными и мысленными образованиями.
Эти стихи надо перечитывать много раз – они слишком богаты в своей простоте. В них так много чистого, блаженного воздуха, что, как ребёнок от избытка впечатлений, – от него погружаешься в райский сон-обморок, в тот самый лермонтовский, когда в груди дремлют жизни силы, а над спящим склоняется и шумит тёмный дуб. И тебя спящего уносит туда, на это странное последнее самое маленькое и самое близкое к Богу небо речь-ворожба, речь-заговор; смотришь – и узнаёшь.
Станислав Красовицкий (иерей Стефан)
Стихи моего друга Олега Асиновского не нуждаются в комментариях, как не нуждается в комментариях просто предмет.
И в этом ключ к поэзии Асиновского…
Когда в детстве я читал Робинзона Крузо, то наибольшее впечатление на меня произвело перечисление предметов, которые Робинзон добывает с разбитого корабля. Конечно, для того, чтобы простое перечисление предметов произвело впечатление, нужна «подкладка» всего остального.
Если художественное произведение ниже простого перечисления предметов – то это не искусство (сколько не украшай его образами, настроениями и «глубокими мыслями»).
Истинная религия и истинное искусство близки.
Гилберт Честертон пишет: «Конечно мне скажут: «Что за бред? Неужели вы действительно думаете, что поэт не может радоваться травке или цветку, если не связывает их с Богом, более того – с вашим Богом? А я отвечу – да, да может».
Потому-то Олег Асиновский видит предмет. Потому перечисление предметов, как в Робинзоне Крузо, делает его поэзию поэзией.
Сергей Круглов (иерей Сергий)
Священных Писаний, в которых написано Человекобожье, – много.
Есть Священное Писание Библия; есть Священное Писание природа; кроме этих, декларированных еще в древности св. отцами Церкви, есть Священное Писание нутрь человеческая, есть и Священное Писание культура. Все эти книги имеются в библиотеке Олега Асиновского, и читатель оных он – прилежный, вежественный, страстный как любовник, глуховатый к внешним мусорным помехам чтению как тетерев на весеннем току.
«Стремительное созерцание» – если увлеченно кроить и лепить маркеры на стили, места (по Розанову) засосов Божиих на вещах, то этот – Асиновского.
…
И кони летят на бледа коня
И небо в конях снегирях соловьях
Братьях и сестрах женихах и невестах
И ветрено снежно на этом свете
И тёплый на том дождик поёт
…
Книга «Деревенские песни», – аксиа!
Когда говорят и пишут о стихах и поэтах, часто разглядывают: на кого похож. Нет, не считаю это детской пустой забавой (разве что – «игрой», в хёйзинговском высоком смысле), – но знаком того, что всё на свете недетерминировано и свободно, но при том – неслучайно и связано со всем (у Натальи Трауберг приведено: мы смотрим на всё и недоумеваем и мучаемся, видя какие-то узелки, петельки, бессвязные шерстинки и фиговинки, но лишь потому, что смотрим на изнанку, но зайдем на лицевую сторону – а там великолепный полный Смысла узор, вышиваемый ангелом).
На что похожи «Деревенские стихи»? Для меня – на много что; не выбираю. Но назову первое и ярчайшее пришедшее: Сан Хуан де ла Крус:
…
Поднимемся по склонам
тропами, проторенными лавиной
к пещерам потаенным
и в колыбели львиной
откупорим гранатовые вина
…
Асиновский:
…
Далеко заводишь
На самом последнем
Маленьком небе
И что помнится то происходит
Заново и память
Забывается и она настигает
И когда отпускает
К тебе господи
Прочь не гонишь
Непрошеную гостью
И чаровницу не привечаешь
Черницу черницу
Чернец чернец
И не отличает себя от тебя
Девочка в небо
Подброшенная тобой
…
И так далее; как в позапрошлом веке ставили на последних страницах «Училищ благочестия» – «конец бесконечен».
Читать дальше