Елена Збаражская - Среди звука. Смысл молчания

Холодеет земля. Завещание пишут стрекозы.
Не осенним саше пахнет ветер, но разум тосклив.
Постарела луна, от морщин принимает глюкозу,
Солнцепрыщевый кайф ловит тело как некий каприз.

На бесцветной заре курят трубку шальные туманы,
Спотыкаясь о сон потемневших кривых тополей.
Я на фоне всего, как обмякший несозданный камень-
Бестолковая тень: шарю пульс гениальных идей…

Дёргало себя из себя счастье,
теперь вычурно смотрится лето:
пировали скупые демоны
на мечтах ещё спящих ангелов.
Расшумелись с утра безумные,
самобранкою стол украсили,
а на ней самовар, расписанный,
это всё, остальным – «ай… би» танцы.
А скатёрка не дура круглая
(просит деньги за их прошения):
обманули, ох, окаянные,
обратились в чистейшие цяни,
а потом, со своею росписью,
растеклись по шершавому небу
и оттуда кидают крендели
тяжелее камней – из мрачности.

***
Август дыбится, носом тычется
в прошлогодние дни, как проклятый.
Осень просится, да не сходится
без огранки любви законченной…

Привыкаю к другой тишине,
от неё ничего не болит,
в ней на ощупь прохладная тьма,
неба гель, три колючих звезды,
лунный воск, дым курящих комет,
вечный хлам, купидоновый чих,
два крыла постготических вёсен
и о смерти один черновик.
Привыкаю к живой тишине,
А за ней – только Он,
только ты…

на глубине одного поцелуя
притаилась смешная любовь,
танцует, притворяясь глухонемой,
обводит потемневшую бровь,
чтобы вдруг она от удивления
не приподнялась.

на высоте одиночного прыжка
висит небесная пустота,
осыпается хрупкими перьями
на тишь первого дня осени
на глубину одного поцелуя,
не прикасаясь.

по долготе
Времени
расплывается
глупая
улыбка
затяжных
гроз…

Нитью сплина тянется лето,
Каждая точка мигает смертью,
Сухо выдохлось, еле движется,
Даже плакать ему не хочется.

И нельзя ничего отвергнуть,
Это нам всё опять достанется,
И ветра удобные съёжатся,
И вода охладеет в купальнях.

Мы с тобой не сдвинемся с места
И во время безумия сходства,
Каждый будет глотать по острову
Из заросшего дикого тёрна.

Дар по капле: лжи и выверта,
Чтобы знать, что себе не поверим…
Нам осталась минута до жизни,
Если что, знай – ключи не за небьем…

Пустота вписана в линии потолка
бестелесным чудищем,
мякоть близости душ давно
за пределами хрупкого дождя
и, разорванных грозами, облаков…
Будущему зашили рот шпагатом,
чтобы мы в себе воплощали
беспредельную жизнь,
но она скрыта под ликом печали,
только боль гуляет во вселенской фате
с размером семи морей
и пыльцы раскрошившихся звёзд.
Постель с поцелуями припорошило,
на ней замёрзли улыбки кудрявых ангелов:
ещё существует на уровне глубокого сна
со звуком одиночного всхлипывания
и бархатной нежности выдохов.
Раскрепощается суть разлуки,
сокровенно влюблённой в свою наготу,
лоскуты времени сворачиваются в тоску…

Мы парим в бесконечной неопределённости
на высоте несовершенной любви…

Я знаю место в сонном крае,
где белокурые ежи
шныряют по небу, как в сказке,
меняют облик, смотрят сны,
где осень к августу прилипла
на перекрёстках трёх миров,
там я и ты два грустных мима,
вдыхаем воздуха тепло.

Там вертикаль целует недра
во все засохшие уста,
и начинает мир влюбляться,
страдает, воет иногда,
а вечера тасуют время,
сопя на жёлтые мгновенья,
и утрочасье пахнет кисло.
Окреп сентябрь. Мы исчезли.

Вечер в миноре под тяжестью неба,
нюни развесил унылый божок,
старый асфальт пахнет лесом и тленом,
свет фонарей слишком жёлт и глубок.
На бок легла тишина у порога
(щурит один фиолетовый глаз),
олеум ветреный щиплет свободой
души, ушедшие в северный храм.
Тешится воздух пространством иллюзий,
слышится скрежет кирпичных домов,
здесь одиночество ходит по кругу
в хлопковом платье и в шляпе «хомбург».
Здесь в каждой музыке Бах, и истома
от голосящей Ясмин, и хард-рок,
где-то нечаянно чашка разбилась,
что-то случайно упало под стол…