Елена Збаражская - Среди звука. Смысл молчания

Обнимаю тебя, как мир,
чуть безумный и самый далёкий…

Я младше тебя на год февральских разлук
И старше на век предапрельской обычной снежности.
Когда-то кормила чаек, ловила джус
И крылья стрекозьи для сердца кроила нежные.

Я ближе к тебе на сто бесноватых гроз
И дальше на два фехтующих скачущих ветра.
Мне холод не снился, октябрь желтел без слёз,
Земля целовалась взасос с неокрашенным небом.

Я тише на тон нерождённого страха
И громче неласковых волн об изрезанный берег.
Наше «вчера» свернулось в немое «завтра»,
И время скукожилось в тусклый сегодняшний вечер.

Я старше тебя на вдох влюблённого утра,
Ты младше меня на одну одинокую вечность.

Мы не умрём в этом городе завтра.
Он ничей.
Спрячемся в тишине полночи,
утра (росы несозревшей, девственной).
Выпьем по вдоху из поцелуев,
сон приютим на груди из нежности,
навсегда пропишем, до случая,
катастрофы любви в своих необузданных душах,
во взъерошенных нервах,
в переплетении пальцев рук,
в касании запястий,
в трении тел…
И исчезнем для всех,
потому что наше время себя исчерпало:
как киты, уплывающие в другое море,
как повзрослевшие стрижи,
покидающие свои гнёзда,
как стрекозы по осени.
А после вернёмся в свой город,
через века,
где мы никогда не старели,
продолжимся в чужом ощущении,
уже не нашем,
но на что-то похожее, как в нас,
когда-то ушедших,
которые не умерли завтра.

…и сегодня начнём
возрождаться…

Город, прищурив глаза, смотрит в рассветную пустошь,
Радость сползает с лица тайнами брошенных улиц,
Солнце рукою своей щупает пульс поднебесья.
Мы в этом городе сны, эхо ушедших столетий.

Бремя вокзальных часов замерло – нет пассажиров,
Рельсы увязли в траве, в мёртвых вагонах спят птицы.
В центрах унылых квартир призраки громкого смеха,
Ветер с оттенком тоски трогает ветхие стены.

На толстокожесть ночей пыль оседает молчанья,
Свет пустотелой луны – белый комок отчаянья.
Нам не вернуться уже в шаткость сумбурного лета.
Я в этом городе – ты, ты – моё нежное детство.

Состояние отрешённости, пустоты,
и немного боли
в совершенстве капризной, данной,
одной сумасшедшей весне,
ты и я – двойники: идентичны сознанием,
силой и волей,
коды Времени, матрицу новой Жизни
способны чертить.

А тепло я твоё приняла, защищаясь
безудержным ветром:
пусть он вспыльчивым был и ненужным,
но, всё-таки, нежностью,
мы стихийно поддались друг другу,
как прошлого общего Эхо,
ты же знаешь, что Совы Вселенной
стихийно беснуются.

Я не стану тебе говорить о предсказанной
завтрашней буре,
ты не сможешь сказать, что мой путь,
предначертанный рунами,
знать достаточно явь, сон во сне,
и прочувствовать ночь сквозь сумбурье,
править всласть содержимым, всем тем, что
богами дозволено…

Манжет заката сполз на город,
Дырявит солнце горизонт.
Зевает Лето в чёрных сопках,
Ложится спать на левый бок.
Надело красную пижаму:
Зелёный хмель на рукавах,
Глаза стрекоз, ручьи в карманах,
Застёжки – молнии от гроз.
Вдыхает облачные кудри,
Степенно греет плоть земли,
Взбивает майские подушки,
Тревожит ветром чьи-то сны.
А завтра в платье медуничном,
Целуя плюшевый рассвет,
Пройдётся в сонных переулках,
Черёмух слижет белый цвет.

Когда исчезнет день печали
и радость съёжится в комок,
заря рядиться перестанет
и море выпрыгнет из вод,
пески свои забудут дюны,
замрут ветра, застынет пыль,
зависнет лёгкой складкой небо
и припадут к земле цветы,
блеснут планеты за квазаром,
в себе самом сгорит июль,
я буду знать – он существует,
«существовал» – знать будет он…

Капризничает, психует июнь,
Жжётся скромно, кашляет ветром,
К земле твердь прикладывает, гнётом,
И целует взасос громами.
Оттопырился грузною ветвью,
Расшвырялся цветной прелестью,
Так, как будто бы завтра осень вдруг
Пролепечет мотив северный.
А у горных рек душа колкая:
Кожу выскоблит, сточит разум.
Лето корчится, нагло выкая,
Солнца чёс только беспорочен…