Александра Зайцева - Дом, сотворенный из вторников

Этот пришедший – знаток политики и мировой истории,
Его ордена и заслуги в совсем недалёком будущем;
Он мог бы править страной, но всё так нелепо устроено,
Что приходится быть всего лишь конторским служащим.
Жена его тонкогуба, стала почти как мать,
Пахнет куриным супом, в чёлке седой волосок.
Она точно знает, что ему есть, что надевать,
И он не питает иллюзий, целуя её в висок.

Тот человек приходит по вторникам с чуть виноватой
усмешкой.
Ставит моё инвалидное кресло так, чтобы видеть улицу.
Я начинаю игру, как всегда, выставляя пешку,
И наклонившись к доске, он привычно хмурится.
Он – человек. Он скорее хорош, чем плох.
Он не даёт мне ныть, говорит, нельзя.
И знаете, без него я бы давно подох,
А так даже счастлив, съедая его ферзя.

Тихая серая мышка идёт в магазин за картошкой,
Мёрзлые лапки в карманах худого пальтишка.
Ей бы спешить, дома злится голодная кошка,
Мышка бредёт кое-как, у неё передышка.
Мышка не ищет чудес, ей хватает витрин и неона,
Грязного снега и шороха узких покрышек.
Дальше не видно, мешают края капюшона,
Дальше – излишки
для грустных потерянных мышек.

Не пойду на войну.
Объяснюсь, что не знала. Просплю. Заболею ангиной.
Стыд полка – я теряю патроны и гадом зову старшину,
И, пожалуйста, хватит нотаций про долг гражданина,
Хочешь, к стенке поставь, хочешь – в угол, а я не пойду
на войну.
Не пойду на войну,
С детства крови боюсь, её дело – остаться под кожей
И не пачкать рукав. Нам довольно имён, номера не нужны.
Может, скурим траву, а не ляжем в неё? Может,
это поможет?
Не пойдём на войну.
И представь, что они не пойдут.
И не будет войны.

Даша теперь не спляшет,
не шевельнётся даже,
Даше сломали ноги, вывернули живот.
Брось её, эту Дашу,
мамочка не накажет,
мама из магазина Лизу тебе несёт.
Новенькие шарниры
в теле у балерины,
гнётся куда придётся, радостна и легка.
Будет твоей любимой!
Всё, расколола спину?
Ну не реви…
А хочешь, купим живого щенка?

Здравствуй, город других законов,
Мне твой резкий смех не знаком.
Принимай меня по сезонам,
Принимай меня чужаком.
Белой костью, солёной кровью,
Я – диковинное зверьё.
Поведёшь удивлённо бровью,
И полюбишь моё враньё.

Ничьи никчёмны, не нужны,
Они – грошовые потери.
Уходят молча, без истерик,
Им в след печалятся ханжи.
Декабрь повыстудил дворы,
Плюётся крошевом позёмки;
В квартирах наряжают ёлки,
Любуясь блеском мишуры.
А здесь метёт. Дрожит у ног
Приблудный пёс, льнёт тощим боком,
Он – свой, с ним обошлись жестоко,
Пинками накормили впрок.

Другие вдоволь съели хлеба,
Уже легли и что-то снят.
Ничьи гуляют, где хотят:
Замёрзли и ушли на небо.

Мой старик в запое, ругаю, кричит: «Не тронь,
у меня столько поводов, сколько на свете войн!»
Заряжает кассетник и слушает про огонь
батареи батяни-комбата.
Допивает водку, шлифует моим мускатом,
ближе к вечеру тащится в гастроном,
Возвращается скоро, гремит трёхэтажным матом:
продавщица, курва, затронула честь солдата,
назвала старпёром и алкашом!
Говорю: «Забудь, я налью тебе выпить и ляжешь спать».
Верещит: «Отставить! Я кончался в Афгане за эту лядь!»
Бреет щёки, утюжит брюки, велит подать
ордена, медали, парадный китель.
Я смотрю с балкона, как он отправляется воевать
с гнусным миром, который его обидел.
Мой старик упёртый, покажет торговой гниде!
Прав батяня-комбат, нам некуда отступать.

Мама в Италии пишет этюды.
Деда её называет «иуда»,
Бабушка хмурится, кличет «кукушкой»,
Быть мне велит послушной
И не выдумывать глупые сказки.

Мама грустит на открытой терраске,
Рядом с мольбертом в тени винограда.
Лето в Италии, здесь – снегопады,
Толстые льды, на дорогах заносы.
Как объяснить недоверчивым взрослым —
Мама ко мне не сумеет пробиться:
Птица кукушка – пугливая птица.

Мама в Италии пишет картину:
Пятиэтажка, подъезд, две машины,
Мёрзлые голые тополя,
Девочка в шубке… наверное, я.