День короток, а небо в низких тучах
Напоминает мокрый серый мел
И давит сверху сумраком ползучим
«Куда всё катится?» – спроси – скажу – «К зиме».
К зиме все катится, чем дальше – тем быстрее,
Всё ближе снегопады, холода,
А в наших-то, мой друг, гипербореях
И батареи греют – не всегда.
Вот потому и птицы средь разрухи
Галдят отчаянно: «To be or not to be» —
Вороны, как процентщицы-старухи,
Студенты-разночинцы – воробьи
И прочие – сигналя, семафоря
О неизбежном, подступившем к нам
Что состоит из холода и горя,
Из радости и счастья – пополам.
«Из пункта «а» до далёкого «б»…»
Из пункта «а» до далёкого «б»
Едет Овидий в воловьей упряжке
Горько вздыхает в арбе о судьбе
Всё повторяя: «Грехи мои тяжкие
Вот привелось мне стать жертвой интриг
Надвое жизнь моя нынче расколота
Сколько бы я ещё выпустил книг
Каждое слово в них чистое золото
Было бы – дальше – пиши не пиши
Меж солдатнёй и шальными матросами
Кто тут прочтёт мои вирши в глуши?!
– Жадные скифы с очами раскосыми»?
Он заблудился в чужих голосах
Бредя в дороге о Риме любимом
Вечер. Сломалась арба. В небесах —
Крупные звёзды. А степь пахнет дымом
Как себе саван ты сам ни готовь
Как ни давись от обиды ты – всё же
Ночью стихи возвращаются вновь
Рим с них сползает, как старая кожа
«Кончились Феллини и Тарковский…»
Кончились Феллини и Тарковский
Фильмы их мы смотрим словно сны
Новый мир – какой-то не таковский
Плоский и лишённый глубины
Или это нас подводит зрение
Погружая души в полумрак?
Мы глядим вокруг в недоуменье
Что это? Зачем это? И как?
«Снег выпал. С ним была плутовка такова…»
Снег выпал. С ним была плутовка такова —
Сбежала осень, сделав финт ушами
Снег лёг на землю невесомой шалью
Зима вступила временно в права
Я радуюсь зиме. Горячим чаем
Её приход (пусть временный) встречаю
И гостье рад – быть может, что не зря,
Надеясь, что мороз прочистит горло
Которое, как той вороне, спёрло
От воздуха сырого ноября.
«Клио ты, Клио. Твой равнодушен взгляд…»
Клио ты, Клио. Твой равнодушен взгляд
На то, как текут реки времён назад
Когда новый историк, иль очередной пиит
Над водой ворожит
Прошлое потрошит
«Ах ты, дурилка картонная – скажет Клио тогда —
Сколько потратил времени и труда
А не приблизился к прошлому – ни на шаг
В голове твоей – ветер дат и времён бардак
И, если честно, мненье твоё, всегда
С мнением Бога, совершенно не совпада…»
Никто не хотел умирать
Никто не хотел убивать
Но умирали и убивали
Убивали и умирали
Бессмысленно, трагично, безобразно
Испуганно, отчаянно, нелепо
Как всегда
Ночная улица пустая
Мороз, ударивший поддых
Беззвучная собачья стая —
Двенадцать призраков ночных
Двенадцать злых исчадий ада
Двенадцать ронинов – бродяг
Бегут средь тьмы и снегопада.
Их гонят ветер, голод, мрак,
И холод – истинно – собачий.
Их ослепляют фонари
В глазах слезящихся маячит:
«Я сдохну завтра – ты умри
Сегодня». Никакого лая.
Но Боже мой – какая жуть
Когда накатывает стая
И некуда тебе свернуть
Пруд замерзает
На его берегах
Толпятся утки
В серых шинелях
Как врангелевцы
Решившие остаться
Холодное утро. Ноябрь.
Трудовая копейка» 19 марта 1913 года:
«В полицию поступило заявление о розыске и задержании скрывшегося от родителей ученика городского училища, 11-летнего мальчика, П.А. Почеева. Мальчуган оставил дома записку: «Дорогая мама! Прошу не проклинать меня, возьми книги мои и моего товарища, передай в училище, что мы уехали в Крым, вернемся через 7 лет, а может быть и раньше».
Фамилия товарища Почеева в записке не указывается».
Реалист Почеев учился скверно
Обожал, наверно, Стивенсона и Жюля Верна
«Мушкетеров» знал, чуть ли не наизусть
А кругом был пыльный степной Саратов
Ни туземцев, ни подвигов, ни пиратов
Словом – глушь, провинция, грусть
Вот Почеев и Сенька – его приятель —
Вдруг решили: довольно терпеть нам, хватит!
Едем в Крым, брат, наступит весна едва.
Ничего хорошего тут не светит
Так и жизнь пройдёт – ведь уже не дети —
На двоих-то – шутка ли? – Двадцать два
Читать дальше