Борис Корнилов - Избранное

Я писал не в бреду —
я не шизофреник, —
даже в Дантовом аду
не считал ступенек.
Не фантазии запас —
злые тени эти,
только сказка для вас,
взрослые дети.
Я устало дышу,
и перо сломалось…
Прочитайте — прошу,
подумайте малость.

До чего разозлила
господина беда!
Он лакеям трусливо
говорит: «Господа…
ждали многие годы,
что-то делать пора.
Вот пока на расходы,
так сказать, серебра».
Говорит — привечает,
жаден,
злобен,
поган,
и оружье вручает
системы «наган».
Угостил у стола их
(он окупит расход).
Господин Николаев
в гостях у господ.
Господин Николаев
может сделать один
все, чего пожелает
его господин.
К револьверу-железу
идет, как в бреду…
Прикажите — зарежу,
убью,
украду…
Буду преданным другом
и вашим слугой,
вечно к вашим услугам,
золотой,
дорогой.
План уже разработан
совсем, почитай…
Вы желаете?
Вот он,
прошу прочитать.
Как сильней и ретивей
побеждать и творить,
на партийном активе
будет он говорить.
Как поход новый начат,
про Советский Союз…
Только… (Поняли.)
…значит,
не расскажет, боюсь.
Мы подходим к решенью
смелее,
смелей, —
Киров будет мишенью
для пули моей…
И мерцает похожий
на роскошь уют…
Он встает.
Из прихожей
пальто подают.
Лихорадка и злоба,
потом торжество —
оттопырены оба
кармана его.
И на каждой ступеньке
бьют по ногам —
в левом потные деньги,
а в правом — наган.

И дорожная лента
сходит на нет,
это Смольный,
легенда,
Областной комитет.
Полный шума и света,
легкой кровью согрет,
секретарь комитета
идет в комитет,
по-мальчишечьи, левой
портфель охватив.
Через час заседанье —
партийный актив.
Лучший цвет Ленинграда,
весь Ленинград
будет слушать звенящий
и чистый доклад.
Слово будет, как птица,
и петь и кружить,
Он им скажет:
— До чертиков
хочется жить… —
Он идет, улыбаясь,
засмеяться готов, —
основатель заводов,
людей,
городов.
— Мы не то еще сделаем, —
скажет опять, —
где была только белая
заполярная гладь,
мы повсюду готовы,
где по шею снега,
где полярные совы
и баба-яга.
Все проклятое это
сыграет на нет… —
Секретарь комитета
идет в кабинет.
Подлой смертью подуло,
и грохот летит,
вороненое дуло
в затылок глядит.
И упал секретарь,
и качнулась высоко
вековая России
тяжелая мгла.
Это нас убивают
в затылок и сбоку,
чтобы мы их не видели,
из-за угла.
Мы их знаем, продажных,
и черных и белых,
и над ними огромная
наша гроза.
Секретарь, секретарь,
незабвенный и милый!
Я не знаю, куда мне
тоску положить…
Вьется песня моя
над твоею могилой,
потому что «до чертиков
хочется жить».
Я гляжу, задыхаясь,
в могильную пропасть,
буду вечно, как ты,
чтоб догнать не могла
ни меня,
ни товарищей
подлость
и робость,
ни тоска
и ни пуля из-за угла.

Песня вьется живая,
вечер весел и прост,
я иду, напевая,
через Кировский мост.
И веселого снова,
и любя, и скорбя,
молодого,
живого
вспоминаю тебя.
Я даю обещанье
провалам морей —
будет наше прощанье
возле смерти моей.
Я повсюду, где вырос
в полный рост
город Киров,
и Кировск,
и Кировский мост.
Ты могилу не вырыла,
пуля.
Живет
имени Кирова,
дышит завод.
Это жизнь боевая
которой рад.
Я иду, напевая…
Зима…
Ленинград.

Я часто думаю:
она
свободна,
невредима,
и спутница у ней одна,
ее фамилия — Луна,
меж ними мягкая стена
из голубого дыма.
А на земле плодовой сень,
и все, что видим, — наше,
сегодня день
и завтра день,
один другого краше.
Луга и реки велики,
красивы,
жатва сжата,
гуляют кони и быки,
играют медвежата.
Есть непонятные слова:
«хозяин»,
«голод»,
«деньги».
Ребенок родится едва,
встает на четвереньки,
и про такого говорят:
«Толстяк…»
Люблю потискать.
На нем младенческий наряд
по пояс
из батиста.
Ну, не наряд —
всего одна
смешная рубашонка,
и называется она
под рифму — распашонка.
Осуществимая всегда
мечта к переселенью —
морская надоест вода,
живи хоть под сиренью.
Захочешь — слушай соловья,
живешь — не худосочишь…
И вся земля
везде твоя —
шатайся куда хочешь…
Хочу, чтобы на век веков,
не лишены идиллий,
все сочинители стихов
по всей земле ходили.
Увидят девушку — споют,
в душе любовь схоронят,
и сосны над землей встают,
и каждая в короне.
О, разноцветный этот рай,
тепло небесной выси.
Захочешь жить — не умирай,
все от тебя зависит.
Ты славословие мое
прими, Земля…
Тоскую,
хотел бы видеть я ее,
огромную такую.