Татьяна Игнатьева - Письма улетевшего года. Стихи

Дай мне силы остаться у сердца живого огня.
И запомнить, хоть вкратце, все жизни тебя и меня,
И заполнить утраты, и море потерь осушить.
Дай мне счастье оплаты, когда невозможно не жить.

Всколыхни, растревожив придуманный нами же сон,
Мутных страхов не множив, уверенно выплесни вон.
Дай мне силы остаться одной на крутом берегу,
И хоть раз не касаться того, что как жизнь берегу.

Мой августейший месяц,
что нынче мне припас?
На окнах вновь развеся
зимы иконостас,

засыпь дорожки прахом
пуховых облаков,
промчи единым махом
пургой да будь таков!

Но ты вздыхаешь, ленный,
и крылья не поднять.
Смурной, как будто пленный
прибитый миром тать.

Порой совсем бесснежный,
порой – хоть утопай
во мгле дождя безбрежной
под злой вороний грай.

А я сижу со свечкой,
чего-то ворожу,
замерзшею овечкой,
прилипшей к миражу.

А в сердце ветер воет,
и снег метёт, метёт…
Легко, по вышней воле
вступает новый год.

Конечно, будет вьюга,
куда же без неё —
чтоб вымести недуга
подгнившее жнивьё.

Взлететь бы, но не комом
в потугах и поту —
снежинкой невесомой,
растаяв на лету.

Не разбираясь в мировых
проблемах – есть ли таковые —
кормлю запечных домовых,
что стерегут как часовые

часов неспешную ходьбу,
минут шажки, секунд подскоки.
А в поле молятся столбу
безбожно зимние сороки.

И бьют ветра в колокола,
плывёт над лесом литургия,
и распалилась добела
январско-снежная стихия.

Мне эти дебри не видны,
домашним мается рассудок —
хватило б только до весны
запечным – слёзок незабудок.

Как ни вздыхал февраль, ни ныл, но всё же
Он отступил во след чумной зиме.
Колдует март холодный, но не строже
Предшественника в снежной кутерьме.

И там вдали у ленты горизонта
Уже парами кружится апрель.
А дальше – больше – внутреннему фронту
Трубит отбой пичужная свирель.

Хотя, оно – не трубы, не фанфары,
Но всё ж душа сдаётся и во фрунт
Встают давно забытые гитары,
И изумрудом полыхает грунт.

Давно дремавшей юности свобода
И красота, и силы, и мечты
Вдруг всколыхнёт цветущая природа,
И вновь тернистый мир полюбишь ты.

Одной Земли окажется так мало,
И не удержит сумеречный страх —
Ты полетишь как женщина Шагала
В пронзительно-лиловых небесах.

И опять поднебесье иных городов,
Отражённых в мельканье машинных зеркал,
Будет верить в незыблемость рухнувших скал,
И рассветом гореть в хороводе ветров.

И опять в лабиринте дорог и углов
Тусклых улиц заблудится, плача, весна.
И дворовых колодцев добравшись до дна,
Распластается в лужах предутренних снов.

И миры зазеркалья надменных витрин
Разольют, расплескают забытый вчера,
А сегодня живой от утра до утра
Не рождённый, не умерший аквамарин.

Метрономом сердец донный мир всколыхнёт.
И прорвётся, польётся на волю поток
Жарких мыслей и чувств, ожидающих срок,
Когда вызреет свет и растопится лёд.

Горсть слезинок упавшего ночью дождя,
И откуда невесть прилетевший листок…
Это длится бессрочно века и века.
Но всё мнится – растает, чуть-чуть погодя,
В зыбкий миг перехода истока в исток.

На сырой, по-осеннему жухлой траве
Остаётся никем не прочитанный след —
Убегающей жизни былая строка.
А вдогонку, как будто на откуп молве,
Ветер кинул так щедро пригоршню монет.

И осенних монеток берёзовых звон
Покатился по чашам поющих сердец.
Что же песня моя вдруг пошла с молотка?
Бродит каином ложь в листопадный сезон.
И не прав ни купец, ни глупец, ни мудрец.

А листок, пролетевший сквозь снег и капель,
Сохранил по цветущему саду тоску.
Словно, памятью строк переполнясь, рука
Обращается впредь, презирая скудель,
К неземному, неведомому языку.