Залп меткий и страшный из ружей казачьих
Повыбил особо лихих из седла,
И встали другие, в смятеньи ужасном,
В расстерянности натянув удила…
До вечера длилась кровавая жатва,
За землю свою мы стояли на смЕрть!
Хоть каждый мечтал возвернуться обратно,
Но были готовы в тот час умереть.
Пора уходить, но изранены кони,
Добить ни одна не поднялась рука…
Вдруг крик непонятный, исполненый боли,
Раздался протяжный, вблизи казака.
То плакали кони, и крупные слёзы,
Солёным потоком катились из глаз,
В их ржании слышалось: «Что же вы, люди,
В такую минуту бросаете нас!»
Все в чёрной крови, на ногах перебитых,
Они, собрав силы, за нами ползли,
Мы ж ранены сами, и много убитых,
С собою их взять ну никак не могли…»
– Деданя, а всё ж подоспела подмога!
Я уж наизусть знаю славный рассказ!
Хорунжий Федюшкин поранен был в ногу,
И храбрый Рогожин, другие из вас!
«-Эх, милый внучок, уж лет тридцатьминУло!
Мы храбро сражались, но только во сне,
Неспешной рысцою, те бедные кони,
Всё чаще и чаще приходят ко мне!»
Шашка свистнула, лиходеечка
Шашка свистнула, лиходеечка,
Побежала кровь на снежок,
Эх, судьба моя – канареечка!
Отгулялся, знать, – вышел срок.
Отыграл, видать, на тальяночке
По вечёрочкам, вам, друзья,
На зелёной, вновь, на поляночке,
Не услышать мне соловья.
Отлюбил своё, отухаживал,
За девчёночкой молодой,
Не бывать ей, знать, за мной замужем,
Не ходить под белой фатой.
Не пустить коня свого верного,
Через степь, без поводьев, в намёт.
Не увидеть больше, наверное,
Как на зореньке солнце встаёт.
Не обнять мне, знать, батю с матерью,
Не увидеть вновь рОдных мест,
Кровь на беленькой снега скатерти,
Шьёт прощальный мой, братцы, крест.
Крест дубовый мне, об восьми концах,
Дорогие, поставьте, друзья,
На крутом яру, на семи ветрах,
Где за речкою всходит заря.
Как схороните – помяните в срок,
Да печалиться шибко не сметь!
Душу грешную мою примет Бог,
А меня – бескрайняя степь.
Шашка свистнула, лиходеечка,
Побежала кровь на снежок.
Эх, судьба моя -канареечка!
Отгулялся, знать, -вышел срок.
Снились нынче мне степи без края…
Снились нынче мне степи без края,
Там волною ковыль на ветру,
И с востока, лучами играя,
В небе солнце встаёт по утру.
Снились дальние синие горы,
Снег седой на вершинах лежит,
Озирая родные просторы,
Там орёл одинокий кружит.
А ещё, помню, снилась станица
В белоснежном вишнёвом цвету,
За воротами ржёт кобылица,
– В степь табун отгоняет пастух.
Снился старый наш дом на пригорке,
Там впервые увидел я свет,
На крыльце, из душистой махорки,
Мастерит самокруточку дед.
И себя я во сне видел мАлым,
– С ребятнёй, мчусь куда-то босой,
А вдали, слышно, падают травы
Под звенящею острой косой.
Как бы ни был далёко от дома,
На какой бы чужой стороне,
Край родимый, до боли знакомый,
Мне является часто во сне.
Постарел коник мой вороной,
Загрустил, и не ест и не пьёт,
И как прежде при встрече со мной,
Как бывало от счастья не ржёт.
Только глазом печально косит,
И сказать будто хочет сквозь грусть:
«Слышишь, друг -меня в степь отпусти,
И не жди -больше я не вернусь…
Выручал тебя, помнишь, не раз,
И от пули не раз уносил,
Час пришёл -помирать мне пора.
Отгулял. Да и нет больше сил.
Там, на небе есть, слышал, табун.
Ходят в нём все, хозяин, как я,
Отпусти – я до них добегу,
Позаждались там знаю меня.
Травы там молодые в степи,
Кобылицы призывно зовут,
Отпусти меня к ним, отпусти,
Не сочти, прошу Брат мой, за труд.
Я ведь волюшку тоже любил,
Слаще она стократ чем вино.
Ты меня, я прошу, отпусти,
Так видать на Роду суждено.
Помни, Брат, ты меня молодым,
Ты трёхлеткой, лихим жеребцом,
Углядел как меня средь других,
И забрал, порешив с продавцом.
Приходить к тебе буду во сне,
Будем вновь вместе с лавой нестись,
Ты, как прежде, в черкесском седле,
Будешь шашку вздымать свою ввысь…»
Читать дальше