Игорь Губерман - Одиннадцатый дневник

Мне возраст не прибавил в жизни счастья,
однако же, нисколько не задев,
оставил тайный трепет сладострастья
от вида полуголых пляжных дев.

Я жизнь веду изрядно серую,
во многом я подобен зверю,
поскольку в Бога я не верую,
а людям я давно не верю.

Мыслишка пришла ко мне дерзкая:
что наша фортуна людская —
стихия, слепая и мерзкая,
и губит, надеждой лаская.

Цвела трагедия растления
в родной когдатошней стране,
и помутневший облик Ленина
мерцал в болотной глубине.

Я не трубач лихого слова
и ничего не агитатор,
я шума времени земного
всего лишь аккомпаниатор.

Всем фантазиям, грёзам, мечтам
суждено постепенно, не сразу,
но усохнуть. Подобно цветам,
помещённым в настольную вазу.

На пляже я нисколько не скучаю:
с утра и до обеденной еды
я старческую благость источаю,
любуясь, как колышутся зады.

Забавно, что звериные оскалы
направлены на нас почти в упор,
однако же гиены и шакалы
не смеют нападать с недавних пор.

Вчера читал моральный
текст, посвящённый чувствам,
там даже секс оральный
именовался устным.

Забыл он нежность незабудок,
не ждёт от жизни новостей,
теперь один только желудок —
источник всех его страстей.

Когда я лепил из песка куличи
и какал в ночную посуду,
везде не висели уже ильичи,
иосифы были повсюду.

В истории больших идей,
чей путь извилист и непрост,
есть непременно прохиндей,
авантюрист или прохвост.

Уже наружно я пожух
и перед лестницами трушу,
но стойкий юношеский пух
ещё хранит живую душу.

Мужчины были животастики
при очевидном самомнении,
а жёны их – шедевры пластики,
но в пародийном исполнении.

Жизнь – удивительное чудо,
где дни слагаются в года;
и как явился ниоткуда,
так и уходишь в никуда.

Я думаю, что, старясь в нищете,
Творцу я так же был бы благодарен,
Ему не благодарны только те,
кто смолоду был алчен и бездарен.

Эфир, экраны, микрофон
и новостей увеселение —
так создаётся наебон,
которым травят население.

Склонный отродясь к самокопанию,
сам себе слуга и господин,
я люблю занятную компанию,
часто я поэтому один.

В житейской тьме ещё мерцая,
легко живя в покое праздном,
лишь об одном прошу Творца я —
не награждать меня маразмом.

Надеясь, сокрушаясь и греша,
в нас мается бессмертная душа;
то жарко торжествуя, то страдая,
в отчаяние изредка впадая.

Не физик я, но и не лирик.
И рад весьма, что не зануда.
Себе посмертный панегирик
я перешлю уже оттуда.

Полно людей сегодня сытых,
душевно – умственно хромых,
ибо количество убитых
снижает качество живых.

Какая перспектива бесподобная:
присутствовать, участвовать, но – скрытно;
моё существование загробное
сейчас уже мне очень любопытно.

И не случилось ничего,
но климат жизни изменился
из-за отсутствия того,
с кем ты душою породнился.

Нынче я всё реже
нежусь на природе —
ноги ещё держат,
но уже не ходят.

Я много больше мог успеть
за долгий срок земной,
когда б не так любил я петь
в компании хмельной.

Я знаю жизнь, играл я в ней
и князя, и раба,
и много сочных пиздюлей
дарила мне судьба.

Когда вконец развеяны все чары
преступной, но внушительной фигуры,
являются на сцену янычары —
последняя надежда диктатуры.

Как я люблю чужие мысли!
Питаю к ним живую страсть.
И хоть нисколько не завистлив,
чертовски хочется украсть.

Жизнь течёт прихотливым узором,
на пути её нет указателей,
и стыдливо становятся вздором
все прогнозы её предсказателей.