Даниил Шаменков - Книга стихов II. Зверинец

Ты все свои идеи пустил по трафарету,
В пустые залы загоняя свои речи,
Ты поклонялся то орлам, то бафомету,
Поэзию считая чем-то вечным.

Я здесь один, но в то же время сам с собой,
Глаголю что-то, что на равных с истиной,
Но я как ты не принял этот бой,
Что содержался в чьих-то письмах.

Здесь слишком много потерялось,
Разбилось, смылось и куда-то делось,
Но также много, многое осталось,
Не сгибло, не пропало и не спилось.

А вдохновение рождает эти строчки,
И я на пару вместе с ним,
Оно не зря, наверно, существует,
Раз только если с ним я жив.

И все здесь было, есть и будет,
Пока живут и есть поэты,
Есть все хорошее, есть люди,
Есть мир, есть войны, зимы с летом.

Кто мне не верит, руки к верху,
Попробуйте со мной поспорить,
Я не один, хоть, может, в клетке,
Но вас здесь много бестолковых.

И да, ты не поверишь, не один,
Хоть не дружу совсем я с головой,
Ты все равно надменно спросишь: «С кем ты?»,
А я отвечу: «Сам с собой».

Понизил тон.
Повысил градус.
Душа болит.
Поломан пандус.
Постройка века —
Корпус слова.
Висок истек
Капризной кровью.
Обрыв, опять.
Мечта, старанья.
Строка из песни —
Знак познанья.
Поэт, писатель.
Таких много.
Был Пушкин, Блок,
Есенин, Гоголь.
Мы все безлики,
Сквозь века.
Лишь Смерть
Поможет, господа.

«Всем вам сюда вход воспрещен», —
Приказы в голос на экране;
Но заходя столь посвященно,
Мы рвали, мать, друг другу раны.

И, пусть, этюд не завершен, —
Порежь мне душу на куски,
Желаю быть я воскрешен,
Чтоб людям править всем мозги.

Нам не постичь вершины славы,
Нет смысла боле мелочиться,
Пока на вахту не сослали
У добрых пьяниц жить учиться.

Дискредитация умов
Настанет верно, гордо, одиноко,
Никто не стащит с закромов
Чрез руки времени бинокль.

Жить своей жизнью под призмой чужой —
Что может быть хуже? Скажите…
Знайте, друзья, что под маской любой
Можно любое предвидеть…

Я не безликий, лишь только отчасти —
Все страстно, но тупо – в банальной манере.
Наверное, мне, для полного счастья,
Осталось лишь только попеть под фанеру.

Не надо быть гением, чтобы опешить,
Нам старшие это давнешне вбивают:
«Мы слышим все то, что хотели услышать»,
И вовсе не факт, что мы все понимаем.

Мне поголовно и не перечислить,
Как много всех тех, кому я соврал,
Под чьею личиной нам всем надо мыслить,
Чтоб все, что писал воедино связать?

Я сгинул давно, три года назад,
Мой прах не развеян по ветру.
С тех пор я искал в себе же врага,
Рисуя по кафелю гневом.

Побитый январь меня не заботил,
Он вдохновенье дарил, но ценой…
Письма нетрезво кровью и потом
Пишу, сидя дома, но только порой…

И если умру, рассказывать близким,
Что люди – лишь просто для Бога мишень,
Что смерти моей никто не заметил,
Я смысла не вижу, ведь мне будет лень.

И поезд опять запоздалый укатит,
Я уведу свою тень из-под рельс,
Друг мой любезный, а, может быть, хватит?
Это же явно, любви недовес…

Над электричкой вспарю, улечу,
Костями взмахну, как-будто синица,
Я, правда, легко и слегка удручен,
Но что нам повяжет острейшая спица?

Не пытайся читать это быстро,
Подумай над каждой строчкой:
«Зачем нам контрольный выстрел?
Зачем нам на тесте полоски?

Зачем же нам все-таки нужно
Быть выше собственной меры?
«Я пойду лишь вдоль мелкой поземки —
Поиск смысла ненужной мне веры.

Без конца по зиме ты терпишь потери,
Дела идут плохо, и часто – нескладно,
Рвешь на куски все соседские нервы,
Разбитые окна, как проблеск завала.

Утром все будет иначе, мой гений,
Сначала проснешься, умоешься, выпьешь,
Вновь поклонишься любимой Минерве
И в монитор не без мысли залипнешь.