Юрий Лаковский - И ты был богом

Привольно здесь, скажу, в затоне рыбы уйма,
А тишина, – хоть режь ножом на булку!
Вчера уключину поставил на полдюйма,
А бьется втулка.

Так распугаем всех подлещиков в округе,
Иди в полхода, мы почти у места,
Вот так подумаешь о рыбах на досуге,
Ну, блин, фиеста 7 7 Праздник в переводе с испанского; !

Но как же отчего? Тут вольница и пища,
А щука в этих водах редко ходит,
Она по каузам 8 8 Мелководье; все с голодухи рыщет, —
Ей там свобода.

Давай-ка шепотком, а то мы как два гуся
Разгоготались на ворон и галок,
Шепни там рыбке под водой, благой Исусе,
Клевать на сало!

Я на корме сижу, у старика середка,
Сидим как пара белых изваяний,
Он и спроси меня – почем в Китае водка,
У них, в юанях 9 9 Денежная единица в Китае; ?

И разговоры завязались между нами
О Лао-Цзы 10 10 Великий китайский мудрец; , над чем корпел китаец,
И почему сквозь ревы мировых цунами
Проходит старец?

Сидим уж битый час, следим за поплавками,
И хоть бы так, для смеха кто-то клюнул,
Но мой старик хитрит, невозмутим как камень,
Другой бы плюнул.

Ты вот что мне скажи, куда девались, на хрен,
Все эти караси, ети их в душу?!
Давай с тобой рыбак по тридцать граммов ахнем
За баб и сушу!

Попробуй, откажись! От этого напора
Сам Горбачев бы опрокинул рюмку.
Вот нету в нашей сучьей жизни коленкора!
Подай-ка сумку!

Мы выпили за всех, и даже за Чапая,
Как не крути, святое дело – принцип,
Вот он бы не пустил в Святую Русь Мамая,
И проходимцев!

И только к вечеру очистилось пространство,
Клевало все, и в лодке стало тесно,
Старик ругал подлещиков за наше пьянство,
Что было честно.

Всю рыбу, разделив на два больших кукана 11 11 Леска с двумя палочками по краям, служит для переноски и хранения рыбы;И мать смеется. ,
Мы разошлись при свете лунной пыли,
И облака медлительно и очень странно
В глубь неба плыли.

Все сутки напролет, как агнец божий в яслях,
Я спал, прослушав мировые сплетни,
Кружил над моим домом яснокрылый ястреб
Двадцатилетний.

Я видел сон цветной – отторгнутый от тела,
Другой такой же я, но так прозрачен,
Скользит сквозь серебро античного удела
И тихо плачет.

Я радостно себя бросал в глубины света,
И не печаль руководила мною,
Мне не знакомою была моя планета
Тогда, весною.

Но что еще главней – я помню это ясно —
Вкус истиной свободы в абсолюте!
Никто меня не звал, не докучал напрасно
Ни Бог, ни люди.

Я узнавал слова и песни древних сиддхов 12 12 С санскрита блаженные существа, обладающие беспредельными магическими способностями; ,
И белый старец в розовой пещере
Читал мне о другой любви из пыльных свитков
И о Венере!

И мчались в сердце яснокрылые молитвы,
Здесь мой приют! – кружилась весть благая,
Но путь любого сна, как грань тончайшей бритвы, —
Я снова в Гае.

Проснулся, наконец, тебе записка, лично,
Небось, опять старик, ему неймется,
А я спекла тебе с утра пирог клубничный, —
И мать смеется.

Но что ее так сильно нынче рассмешило?
И рыба, пусть не царская, но все же,
Я помню, как пришел, и что меня кружило,
Сказал что может?

Ну не томи, скажи, что был вчера в запарке,
Живу в мечтах, в пылу своих исканий,
Или опять читал соседской я овчарке
Стихи за баней?

У друга твоего всегда дела до жизни,
Один он здесь охоч до философий,
Иди водой холодной обливайся к вишням,
А я пью кофий.

Поговорили вот, ей только в контрразведке
Запоминать пароли, лица, явки,
В окно я вижу – к ней идут опять соседки
Страдать на лавке.

Читаю манускрипт. Муслявя карандашик,
«Старик писал, где жирно, а где тонко:
Привет тебе огромный от твоей Наташи,
Вот, ждет ребенка.

А назовешь-то как?– спросил я для порядку,
Сам вижу все, мальчонка будет юркый;
Кручусь, со мной она, взнуздала мне лошадку,
И молвит – Юркой!..«

Неугомонный дед, ему бы путать сети,
Все норовит кольнуть, задеть живое,
Что там за новости у нас в смешной газете —
Корма, удои?