Сергей Маковский - Somnium breve

С тобой, далекая царевна
моих младенческих стихов,
встречаемся мы ежедневно
на валунах, у берегов.

Мы рады северному лету,
прохладе, соснам, тишине…
И запоешь ты песню — эту,
тебя напомнившую мне.

Я вернулся в отчий дом,
о далеком не жалея, —
стынет под косым дождем
вырубленная аллея.

Жду, переступив порог,
не узнать сеней знакомых:
продырявлен потолок,
пахнет затхалью в хоромах.

В комнату к себе, скорей!
Жалобно скрипят ступени,
притаилась у дверей
жуть постылых привидений.

Точно пугала, кресты
труб чугунных — в окна, с крыши…
Ни души. Из темноты
— писк голодной мыши.

Как быть с тобой, убогая кликуша?
Все маешься и голосишь больней,
час от часу взывают вопли глуше
из темноты и нищеты твоей.

И то сказать, под кровлею дырявой
тесна, грязна постылая изба,
и ключ от двери со скобою ржавой
кривой куме подкинула судьба…

Брось, старая! Сиротскую награду
и ждать уж недолго. Кума придет,
обмоет, обрядит, зажжет лампаду
и в дверь на волю, не спросясь, толкнет.

Ты приходишь усталой тенью,
посылает тебя могила, —
отдана моему томленью,
застываешь в дверях уныло.

Ты бледнее теперь намного,
и в глазах синева тумана,
у пробора над бровью строгой
запеклась небольшая рана.

Ничего у меня не просишь,
за вину не грозишь расплатой,
только холод с собой приносишь,
как дыханье страны заклятой.

Кочует по сводчатым хорам,
качается бронзовый звон.
Плывут серомраморным бором
стволы полуколонн.

Дышу тишиною собора
и слушаю колокола.
От строгости Божьего взора
душа изнемогла.

Молюсь о любви чудотворной,
не помню ни злобы, ни зла.
Веригами вечности черной
гремят колокола.

Плыви! Но знай: на берег вожделенный
ладьи твоей не вынесет прибой.
Прильнул к скалам, отхлынул — за собой
опять умчит ее, щепою пленной.

На мертвый подвиг жизнь обречена.
Смирись, Сизиф! Судьба у всех одна,
За пыткой пытку начинай сначала
и глыбу в гору громозди устало —
чтобы опять к тебе она упала
на окровавленные рамена.

Бывают дни, позвать не смею друга —
предстанут мертвыми на зов друзья,
и сам не свой, от горького испуга
и жалости к себе заплачу я.

Бывают дни, заря и та без света,
цветы не пахнут и не греет зной.
Хочу прильнуть к земле, но нет ответа:
глуха земля, возлюбленная мной.

Прислушаюсь к волне — волна немеет,
коснусь воды, и не бежит река,
взглянул на небо — вдруг окаменеет,
и глыбами повиснут облака.

Ужасен мир недвижно-безглагольный.
Остановилось время. Душит страх.
О, Боже! Отпусти мне грех невольный,
преображающий Твое творенье в прах.

Мы на тонущем корабле,
под громами; в ветру, во мгле.
Оборвался якорный трос,
налетел ураган, унес.
Слышим моря и бури зов,
волны, волны — как своры псов.

Протрубил охотничий рог,
гонит зверя в проклятый лог, —
рулевому верь иль не верь,
не уйдет затравленный зверь.
Смерть — на тонущем корабле.
Приплывем, да к мертвой земле.

Судить не нам, когда — как Божий суд —
решает брань судьбу народов грешных,
и демоны войны в набаты бьют
среди громов и воплей безутешных.

Как примирить Закон и эти тьмы
замученных неискупимой мукой?
И кто палач, кто жертва? Разве мы —
все круговой не связаны порукой?

В ответе каждый. Но за что ответ —
кровавый рок обид и распрей кровных?
Повинны все, невиноватых нет.
И нет виновных.