Михаил Шепелёв - На полторы октавы ниже

Осенние дожди, марфуша на капоте.
В прозрачных скверах жгут опавшую листву.
Грачи летят на юг на бреющем полёте —
Саврасов обманул, и я не доживу.

Скучающий король, увядшие принцессы,
безумный менестрель, застенчивый палач…
Князь Игорь загулял. Париж не стоит мессы,
а он не стоит слёз. Пожалуйста, не плачь.

Пол выдаёт басы, а Джордж играет выше,
и – так же, как тогда – немыслимо звучат
Get Back, Don't Let Me Down … Их четверо на крыше,
тому недели три и вёсен пятьдесят.

Я мошек изучал и заработал степень,
но это всё дела давно минувших дней.
«Любовь слепей слепней!» – воззвал к слепнихе слепень
и тут же засадил! Но сослепу – не ей.

Я тоже засадил – свой сад чертополохом.
Цвети, лопухрепей, буяй что было сил!

Вот так растут стихи. И если это – плохо,
то слово «хорошо» я б вовсе отменил.

«Любовник старый и красивый»,
и «мчатся тучи, вьются тучи»,
«воспетый им с такою чудной силой».
И что мы в результате тут получим?

Получим мы логическую бездну,
неведомую мне и самому.
А вам подумать всё-таки полезно,
как и любому праздному уму.

На праздник приготовились напиться.
И если не случится умереть,
то 1-го найдём остатки пиццы,
но есть не сможем, только посмотреть.

Смотрины проходили очень чинно —
невеста, мать, надушенный отец…
И я не помню точной там причины,
но там был я. Поэтому – писец.

Пушной зверёк породы чао-чао
похож одновременно на лису,
на льва и павиана с Курасао,
отловленного в девственном лесу.

В каком лесу?! Опять о бабах, чую!
Куда без них? И, главное, зачем?

И снова о любви стихи пишу я,
как будто нет других прикольных тем.

Я ему про Фому, а он мне про Иуду!
Про Ерёму, святой отец, совсем выжил из ума?
Такой разговор священника с прихожанином я вряд ли когда забуду.
Вот так вот сказка сказывается, и сказывается – сама.

«Вот так вот дело делается!» – и Дантес посмотрел вокруг.
Ну а что там вокруг – закат, и лежит поэт,
и к нему подбежал по глубокому снегу друг.
И с тех самых пор его рядом со мной и нет.

Я сидел всю ночь и придумал четверостишие,
состоящее всего из одной строки —
три других оказались там радикально лишними,
как глаза орла, торчащие из реки.
Или, чтобы уж быть до конца циничными, —
как пирожное на краю гробовой доски.

Будут рифмы мои непременно и только крылатыми,
будет всем кораблям своя гавань, куда ни плыви,
будут наши пути, как сказала, возможно, Ахматова
или кто-то ещё: от любви до обратно любви.

За рекой занималась красава-заря деревенская,
за деревней какой-то дурак распугал всех бобров.

И когда, наконец, я придумаю что-то вселенское —
вот тогда и в последней строке я сумею без слов.

Вот так и живём, дорогая, так и поём живьём,
отстранённо до нежелания дотрагиваться багром.
Я, по сути, бездомен и уже не построю дом.
Ничего не бойся, вместе – не пропадём.

Он хотел закатиться в закат,
так почему-то принято у воинов,
которых, как зачуханных поросят,
ведут на чужие войны – родные бойни.

Я на всё смотрю со своей колокольни,
даже если она – только тумбочка дневального по бараку.
Если ты намочил штаны по команде «Вольно!» —
то тогда отдельно от всех и беги в атаку.

Я, например, на это ваше «Ура!» забью, из-за удручающих перспектив.
Кстати, о перспективах историю расскажу:
как-то я перед перспективным свиданием наелся слив,
и перспективы растаяли, я тебе доложу.

Да, не всякая девушка сможет такого искренне полюбить.
И не всякой скажешь, что это была шутка гения, гений – ты.
Слушай, ведь нам по двадцать – может, хватит уже мудить,
и гори они синим пламенем, их мосты!

Если бы питерские мосты были только мостами
и если бы Питер на самом деле существовал,
если бы я только мог простыми словами
выразить то, что я… не скажу «узнал»,
а догадался, скорее. И я же не о мостах,
а о лестницах с неба – или в небо, наоборот…