Яков Фихман
1881, Бельцы (Бессарабия) – 1958, Тель-Авив
Она одна красою незаметной
Сияет мне, неяркий свет тая
Любви безмолвной, но не безответной:
К ней отовсюду мчится кровь моя.
Да, дни пройдут её поры расцветной,
Да, смоет прелесть времени струя;
И золотистый взор и лик заветный —
Их скроют ночи зыбкие края.
Но не померкнет прежнее сиянье
В моей душе, и сердце, как птенец,
Увидев мир впервые, запоёт.
И изольёт на нас очарованье
И нежность грусти солнечный венец,
Закатом озаряя небосвод.
Год без тебя. Ты дремлешь там, в могиле.
И ты не можешь знать в своей глуши,
Что слёзы мир морщинами покрыли,
И не найти в нём места для души.
Год. Снова осень сумрачною скрипкой
Звучит над морем, гонит облака
Куда-то вдаль, над хмурой глубью зыбкой,
И будит песнь – но песнь моя горька.
О, если б ты могла узнать во мраке,
Что помню я твой облик, как живой, —
Созвездья расцвели бы в зодиаке
От нежных слов, не сказанных тобой.
Недолго длится краткий день осенний,
И дней весенних слишком мал букет,
Чтобы плоды дозрели – и сквозь тени
От сердца к сердцу не проходит свет.
Я вспомню всё. И пусть мне тускло светит
Моя свеча – но в сердце торжество.
Я позову тебя, и мне ответит
Шуршанье платья – платья твоего.
И в полночь, озарённый звездопадом,
Душой приникну к твоему огню;
И вспомню я, что ты все годы рядом
Была со мной – и слёз не пророню!
Шуламит [36] На сюжет Песни Песней.
Ты – Шуламит! Голубка молодая!
Одна в саду забыта, и в тоске
Душистый мёд лесистых гор вдыхая,
О друге грезишь в каждом уголке.
Твой гнев пылает, братьев догоняя,
А те смеются, скрывшись вдалеке;
И ранит мир краса твоя, сверкая,
Как острый меч в протянутой руке.
День опалил твой лик, созрела мгла
В тени твоих грудей, и ночь легла,
И пряный аромат в саду расцвёл.
Как до сих пор не встретился с тобой
В горах твой друг?! Ведь зов весенний твой
Всю землю Иудеи обошёл!
Рахель
(Рая Блувштейн) 1890, Саратов – 1931, Тель-Авив
Предвестник мрачный приходил
Ко мне в полночный час:
Скелет без мяса и без жил,
С глазницами без глаз.
И знала я уже тогда,
Что рухнул мост времён,
Что с прошлым больше никогда
Меня не свяжет он.
Худой кулак узрела я,
Раздался адский смех:
Да будет эта песнь твоя
Последнею из всех!
Рахель, твоя кровь в моей,
Твой голос зовёт,
Пасёшь ли Лавана [37] Библейский персонаж, отец праматери Рахели.
скот,
Скорбишь ли, Мать матерей.
Уйду я из дома вдаль,
И станет мне крышей синь
В краю, где ветры пустынь
Твою развевали шаль.
Прямее нет колеи,
Не смолкла твоя свирель!
Как шла по песку Рахель,
Так ноги идут мои!
Ури Цви Гинберг
1896, Бялый Камень (Галиция) – 1981, Тель-Авив
Из цикла «Песнь сынов Кораха [38] Традиция говорит, что сыновья знатного левита Кораха (в русской традиции – Корея), возглавившего бунт против Моисея: Ваикра (Числа), 16, в последнюю минуту раскаялись, избежав падения в бездну. Гринберг сравнивает руководство еврейского национального очага в Стране Израиля (20-е гг. прошлого столетия) с сыновьями Кораха, но есть разница: в отличие от библейских, современные поэту сыновья Кораха не видят, что находятся на краю пропасти. Еврейская традиция утверждает, что сыновья Кораха стали праведными людьми, и несколько псалмов Давида начинаются словами «Песнь сынов Кораха». Но здесь в названии – ирония Гринберга.
»
«Песнь сынов Кораха у зияющей бездны…»
Песнь сынов Кораха у зияющей бездны.
Беспечный пикник от пустыни до моря.
А бойцы между тем изнывают от скуки…
Не предвестника здесь, а алхимика ждут,
превращающего в серебро
даже раковины в песке:
деньги, деньги нужны!
Песнь сынов Кораха…
Пропасть видна…
Почему ты молчишь, поэт и пророк?
Ведь в час, когда у порога отчизны
опасность стоит, по-разному бьются
сердца говорящих на одном языке —
потому что провиденья нет.
Читать дальше