Юрий Райгородский - Поэтические размышления

Ты гнуться никогда не мог,
Как стой кость мне твоя знакома,
И скандинавский марш-бросок,
Пускай два круга возле дома».

Что может быть нелепей,
Чем мокрый снегопад,
Который душу метит,
Внося в нее разлад.

Пытается проникнуть
За воротник пальто,
В смятении кружится,
И хаос – мир его.

И свет офонарелый
От этой суеты,
Весь город им усеян,
А всходы не видны.

Я утром не открою
Ни дом и ни гараж,
И за его игрою,
Сквозит его шантаж.

Вернусь, возьму лопату
И спину надорву,
Отдать такую плату,
Я не готов ему.

Какой – то тихий ужас,
Как манны Божий дар,
Библейский этот ужин
На грудь Земли упал.

Такого декабря
Саратов не желал.
Зима пришла, как
Слякоть без мороза,
И черных облаков
Печальная вуаль
Ложится на воду
До лучшего прогноза.

И голых тополей
Пирамидальный вид,
Спрессованных ветвей,
К стволу оборотившись,
Мне кажутся
Рядами гордых нищих,
Глазеющих на сонмы
Фонарей.

Темнеет свет,
Вода с ним заодно,
На набережной пусто,
Зябко, мозгло.
И лишь ротонда —
Времени чело —
Напомнит о зиме
Морозной.

Но, теребя
Ту рваную струну
Моей души,
Растерзанной твоею,
Река твердит мне:
«Затвердею
И перед Богом вас
Не отмолю».

Все можно разрешить
Не на бегу,
И только жизнь нельзя
Начать сначала.
Так думал я
На волжском берегу
Реки, что все никак
Не замерзала.

То была деловая встреча,
Я заочно едва был знаком,
Но о личном не мыслилось речи,
В данном случае – морали закон.

В том кафе на столе – чай, бумаги,
Из окна – вид на храм и надсад,
И слова Ваши нежно звучали,
Я молчал, сам себя не узнав.

Чтоб напомнить, что с Вами мужчина,
Не какой – то бесполый кретин,
К Вам придвинулся некою силой,
Вашу ногу с моею скрестил.

И как будто бы в смысл вникая,
В том углу, все того же кафе,
Я ваш взгляд на своем замыкаю,
И я чувствую – все здесь по мне:

И отрадное мыслей слиянье,
И скрещение душ, их накал —
Но приходит, как взрыв, осознанье,
Пастернак о скрещеньи писал.

И откуда он взял эту силу,
Видеть краску на бледном лице,
Храм в окне, эту раннюю зиму
И одно лишь из сотен кафе?

Так нежданную мною влюбленность,
И совсем без надежды любовь,
И внезапную душ оголенность,
От лица уходящую кровь.

Вот и все. И окончена встреча,
Лишь невинность скрещения ног,
Слов прощальных порывистый ветер,
И сочувственный шепот чулок.

Однажды осенью увижу первый снег,
Застенчивый, в сиянии лучистом,
И будто времени неукротимый бег
Он прячет под покровом серебристым.

Ступлю ногой, и вновь листа пожар,
Безжизненный, распластанный и жалкий,
Их прелый запах, тонкий и опальный,
Как в бане остывающий запар.

Не пожалею первой белизны,
Пройдусь по ней, с нажимом хрустну,
В отместку неотвеченному чувству,
Взамен несбывшейся мечты.

Снег равнодушен к свету фонаря,
Рассеянному так меланхолично,
Они едва знакомы лично,
Не ведая, что выпала судьба.

Все потому, что желтизна,
С отливом розового цвета,
Уже предсказана поэтом
И нежно одушевлена.

Фонарный свет – примета Мандельштама,
Как рыбий жир для детства тех времен,
На снег ложится он, не зная срама,
Все ночи зимние они теперь вдвоем.

А я, испортив девственный покров,
Так глупо и без сожаленья,
Возможно, растоптал любовь
Того, о ком стихотворенье.

Я шел на ощупь, как слепой,
И, наконец, дошел,
Но оказался дом пустой
И будто нежилой.

Я ненавидел и любил,
Казалось, жил как все,
Я столько обуви сносил,
Скитаясь по земле.

«Зачем бродил, чего искал?» —
Себя спрошу я вновь:
(Был молод, потому не знал),
Теперь скажу – любовь.