Евгения Михайлова: Пёстрая книга лета

Рой синих и коричнево-зелёных
вокруг моих колен, не видя их, —
ликует брачный танец насекомых
вне времени, но вот уже затих,
почуя ветерок из-за пригорка.

Они не видят неба, как колен,
тяжёлой тучи мокрая уборка
эфемеридный не пугает тлен,
волокна воздуха, его колечки
укажут безопасные кусты…

Вниз по горе, и зря дрожит сердечко —
дойдёшь и ты.

* * *

Опираясь рукою на тень на незримой стене,
еле видным ступеням свою доверяя нагрузку,
подымаюсь к себе, оставляю внизу костенеть
хрящ бесцельных минут,
пустоту-трясогузку.

Напишу на прозрачной стене свой невидимый след,
эхо лёгких касаний – рецепты продления жизни.
Письмена помогают и темноте просветлеть,
но помогут ли мне
тени словесной отчизны?

По неверным ступеням иду к тебе, письменный стол,
утешая себя, предавая старенью минуты.
Дом столетний
клавиатуру обрёл,
из-под клавиш ступеней получая мелодию утра.
Обретенье теней. Безбоязненно, как объектив,
огляди своё тело беспощадным рентгеновским взглядом,
огляди своё время
и пиши, удила закусив,
не о теле и времени, о невидимых гранях распада,
а о том, что растёт, расцветает, несёт семена,
проникает корнями, бетонные треплет заборы,
выпрямляет сердца
и дыхание женского сна.

Пустоту трясогузок наполняю внутренним взором.

Остаток ночи лёг в овраг густым туманом.
С востока начал свой поход прозрачный день.
В реке пытались облака отмыть румяна,
но тихо на воду упала утра тень.

В кустах заплаканных солист прочистил горло
и начал с гимна свету, солнцу и любви.
Минутой позже эту песню пели хором
все, кто мог петь, не только соло соловьи.

Над синим лесом улыбнулось солнце ярко,
смахнуло тень с лица реки под старый мост.
Туману, спящему в овраге, стало жарко,
он по траве разлился морем ясных слёз.

И вот шестой шагает смело, длинноного
дорогой светлою, не узенькой тропой,
а это значит, лета будет очень много,
он первый летний – из двенадцати шестой.

В лукоморье сломалась погода —
ветер северный щёки надул.
Разогнал облаков хороводы
и пустился в бездумный разгул.

Растрепал тополя и каштаны,
воробьёв ограничил полёт,
раздробив в брызги струи фонтанов,
он кропил щедро праздный народ.

Смял спокойствие синего моря,
как салфетку бумажную смял,
забурунил, наморщил волною,
морем скомканным бросил в меня.

Но один молчаливый свидетель,
что взирал за буяном весь день,
на закате взяв за руку ветер,
с ним в ночную отправился тень.

Солнца огненное око
осветило новый день,
разогнав тумана тень
до прозрачного намёка.

Шепотком прогноз погоды
ветер с утром обсудил, —
решено – не тратить сил
на погодные невзгоды.

И трава, всплакнув росою,
закивала утру в такт,
а прозрачный березняк
хвастал стройной белизною.

Над рекой трещат стрекозы,
а кувшиночьи цветки,
как яичные желтки
на зеркальности подноса.

Прихватив с собою утро,
испарились облака.
Забурлила дня река
до закатного салюта.

Зацветает шиповник в начале июня повсюду,
И цветы белоснежные – в хрупких ладонях рябин,
Вспоминать я о ласковых волнах морей все же буду,
Но свои коррективы внес в наши мечты карантин.

Лето где-то на пляжах далеких резвится и пляшет,
Я в саду загораю, здесь тоже растет виноград.
Мы устроим и здесь что-то вроде песчаного пляжа,
А из шланга польется почти ледяной водопад.

Море, ты не скучай: мы приедем когда только сможем,
А пока огородные грядки пора поливать.
По инжирам и пальмам скучаем, конечно, мы тоже.
Непременно вернёмся, приедем, обнимем опять.