Валерий Грушницкий - Удовольствие есть наказание

Элис своим обыкновенным взглядом поблагодарила мальчика за то, что он всё понял. На деле же всем было ясно про абсолютное непонимание Рельсой этой ситуации. Пройти ему было некогда, поэтому и приходилось оставаться всё дольше и дольше. Обрати он внимание на стальную дверь, что была припаяна к стене, то мог бы и спастись. Забрать же это мгновение раздумья у него никто не мог.

Он вдыхал такой солёный, но такой родной воздух, оставшийся навеки в этом закрытом эллинге. Казалось, будто не существует ни Элис, ни Клааса, лишь этот солоноватый воздух продолжает наполнять сердца людей.

С него было достаточно этих нежностей, этих заигрываний, ибо уже всему пришёл конец, а не только ему. Видно было, что ему каждая частичка тела приказывает бежать, приказывала исчезать навеки из её жизни, как, впрочем, и из его. Думал он не слишком долго, потому что каждая секунда была на счету. Своей хиленькой ручкой он смахнул пиво прямо на Клааса и побежал, куда глаза его глядят.

Этот наружный воздух гораздо лучше, пускай, и тоже нечист. Чтобы почувствовать его вкус, ноздри начали впитывать воздушную массу килограммами.

Как зелёный конь, Рельса бежал через каменные джунгли и радовался, что, оказывается, его тоже способен кто‑то полюбить. Полюбить именно так, как люди любят людей, а не вещь, коей он всегда был для Элис. Как двадцать пятый кадр, вырезанный из фильма, он не был нужен остальной картине. Рельса был, как неполноценный пазлик из целой картинки, состоящей из тысячи этих пазликов. Не хватало лишь одного – солидарности от остальных кусочков. Да и личности, отдельной от общества, ему не хватало. Чьи‑то надежды, может, отражались в этом образе полудурка, но они не решались ему об этом сказать, либо просто‑напросто даже не знали о существовании этого существа. Мысли у него в этот момент кружились и образовывали целое торнадо из надежд, зачастую разбитых. В эллинге же царило беспонятие. Клаас рвался разодрать личико Рельсы на малюсенькие кусочки, а после – сшить из них опять эту наивную рожу. Хохолок опять распетушился, и в ушах заиграл грозный рэп. Его лицо становилось подобно помидору черри. Броситься прямо на Рельсу ему помешала Элис, задерживавшая тучное тело. В такие моменты смотрящий со стороны человек начал бы сомневаться, есть ли в Клаасе что‑то от человека, или эволюция в его случае решила сделать обратный ход. Вены на шее начали разбухать, а кадык вытянулся вперёд. Его тело было отдушиной на всём анатомическом строении человека. Горб вырисовывался, а при злости ежесекундно превращался в ровный восклицательный знак. Он более походил на ожившую несмешную шутку, на её олицетворение, нежели на человека. Его мозг был давно заброшен на задворках памяти, откуда никогда в принципе не доставался, а лишь пылился и дожидался того момента, когда бы его начали использовать по назначению. Забрать бы его оттуда, он, может быть, и был бы рад. Жаль только, что Клаас и не знал о его существовании. Элис же, пока его держала, начинала понимать, что в этом львином образе нет ничего мужского. Она думала про верность своего выбора – да, опять та самая мысль вернулась к ней в голову.

Далее и далее она проникала в голову, испещряя её кусочками пазликов, заставляя восстановить полную картину мира. Элис сейчас как никогда нужно было стремиться к себе домой, чтобы подумать. Небольшая ручка отпустила Клааса. Элис поцеловала его в щёку. Глаза молодого человека опустились на это личико, жаждущее поддержки и понимания. Теперь два лица слились в единый образ, растворяясь в этом здании под названием "эллинг". Обоим это было в наслажденье и ни в коем случаем не в тягость. Объятия, поцелуи – вся эта избитая тема продолжалась там с десять минут, пока Элис единственно и точно не решила бежать. Что было удивительно, Клаас отпрянул от неё и успокоил свою настойчивость. Элис бежала к себе домой и до конца не понимала, к чему это может привести.

ЧАСТЬ

ЧЕТВЁРТАЯ

Malbrough s'en va‑t‑en guerre,

Ne sait quand reviendra…

Cinq sous, cinq sous,

Pour monter notre ménage…

Cinq sous, cinq sous…( фр .)

Fiodor Dostoïevski

Герой наш был воодушевлён до той степени, до какой бывают вдохновлены всякие влюбчивые мальчики, впервые почувствовавшие свою любовь в лёгких объятиях.

Глаза его были веселы, словно солнышко на небе, а сердечко билось так, что не было слышно тишины.

В такие минуты счастья хочется лишь вдыхать воздух и мечтать о своём счастливом будущем.