«Как же хочется громко трубить
О великом, духовном, витальном!..»
Я молчу над блокнотом печально,
В страхе правдой родного убить.
Пожар в душе моей.
Он все сильней.
Я вижу миллион огней,
Что также полыхают. Стар
Был мой наставник. Не стихают
слова глубокие в устах
Его о том, что страх
Нас обрекает
на жалкое барахтанье во тьме.
Поднявши истину на смех,
И потерявши слух,
И зрение, и логику, и силы,
Подсажены на материальную иглу,
Теперь лишь похотливые дебиллы
Травясь в отравленном раю
Под зорким наблюдением Годзиллы
Мы ищем ямочку свою…
Моё! Моё! Моё! Моё! —
Как кость в сознании встает
Это тупое убеждение,
Нам втюханное от рождения
Каким-то там авторитетным мнением…
Авторитарным мнением. Отметь!
Сомнением хоть раз по делу разродись!
Хоть раз не к пьяному соседу, а внутрь обратись
С вопросом к собственному гению,
И, как по щучьему велению,
Струной расправится спина
И враз покинет пелена
Глаза твои. Проси прощения,
И воздержись хоть от вина,
От лжи, от ругани. Стена
Между духовности свечением
И материальным воплощением
Падет! Увидишь ты
Огонь небесной красоты:
Видала много на веку
Душа твоя, сродни клинку,
Живому сотни тысяч лет;
Он спрятан в кожаном чехле…
Но вот, энергии стекут,
Их плюс и минус привлекут:
Домой отправится душа;
На удобрение – скелет.
Огонь – к огню, земля – к земле —
Таков закон.
К любой судьбе
Бесстрастен он.
Решать тебе:
Какой до куда брать билет:
Жить в рабстве, или же в борьбе
Оставить след.
Пииты прошлого – вы лучшие друзья
Моей души – всесильной и ленивой!
Под ваши песни оживаю я,
Дымя от вашего огнива;
И этот дым – тот самый сладкий дым,
В стихах Державина воспетый.
Смотрю во тьму сквозь вековые льды:
в ту глубь, в ту синь, куда парят поэты.
Презрев телесную игру,
Вошли в чертоги вещей славы,
А я – один живой невдруг
Под взором бестии двуглавой
Томлюсь среди убогих поз
и современников ругаю.
Стоит, Крылов, твой вечный воз:
Рак, лебедь, щука, попугай,
Свинья, голубка, крокодил…
Скотины больше – больше корма!
И кот все ходит, как ходил,
По той цепи нерукотворной,
И пленник стонет в погребах
Всегда жестокого Кавказа:
Там, как всегда, стоит стрельба,
Убийцы ходят без наказа.
Все та же Русь! Просвета нет!
Сосут тираны кровь надежды!
Разочарованный поэт,
Что толку петь? Вокруг невежды!
И все ж пою, как пели вы,
И вижу то, что вам являлось.
Поэт – ура! Один – увы!
В душе – огонь, на сердце – вялость.
Не изрекай молитв, открыв глаза;
В волнении толпы свой разум усмири.
Молчанье – творчество.
Молитва произносится внутри,
Вращаясь серпантинами тропы
К порогу храма одиночества.
Молитва не звучит подобно речи,
Течениям в верховиях реки предсмертного итога.
Молитва плавно расправляет плечи
И льется музыкой, – стихи, сплетающие дни и ночи,
И пробуждающие Бога!
И для молитвы мало – это много,
А Ничего – и вовсе Абсолют.
Молитва – есть явление потока,
В котором Бога не зовут.
Твой Бог и без того все время тут:
Он, твой Отец, даст ключ от веры;
Путь – средство исцеленья ран.
Молитва растворяет двери!
Молитва продувает храм!
Она – твой пряник, и она – твой кнут;
Она вокруг тебя расчистит прану.
Твою молитву никогда не заберут.
Все остальное – голограмма.
Я вижу ваши дивные глаза,
Что космоса величием полнятся;
В которых разум полыхает, как гроза,
Что дальше очевидности стремятся;
Зрачки, готовые смотреть, но не бояться,
Любовь вас овивает как лоза;
Любовь, которой вам не суждено стесняться;
Глаза, которым не нужны очки.
Я вижу то, как видят вас они:
Родители, что младше вас в эфире;
Как защищают вас от праведного мира,
Отдав на растерзание родни.
Гони, однако, прочь ты эти страхи!
Пойми, что страхи эти – не твои,
А лишь приставшие к твоей рубахе
Кровавые следы чужой вины.
Нам велено шутя вперед идти
Прочь от отчаянья, которое внедрили
В умы. Мы сможем всех спасти,
Чтоб ангелы законы изменили.
На миссию себя благословили,
Когда недавно виделись в раю;
И мы уже почти что задушили
Душившую когда-то нас змею.
Читать дальше