– Ну, и как это я без мерина вернусь? Поехал за шерстью, а вернусь стриженный? Нет, доберусь до Барнаула, батьку повидаю, а там видно будет.
Стёпка хоть и страшился предстоящей дороги без взрослых мужчин, хоть и ныл в душе: «Охота тащиться невесть куда пешком!» – но не признавался в трусости. Да и то сказать, половина пути уже пройдена, что до дому, что вперёд нет разницы, а беда… она не тётка родная, хоть откуда может прийти.
И они пошли. Идти по дороге было страшно, пошли напрямик к Уксунаю по густой траве, сквозь кусты, преодолевая завалы и таёжные реки.
Трава ещё не достигла своего настоящего роста, – скрывала лишь колени, и путь по тайге ещё не стал той потовыжималкой, какой он станет через неделю, когда трава вытянется в рост взрослого человека, мальчики сильно устали. Да и страшный текущий день внёс в душу тревогу, высосал из неё покой, а в тело внёс усталость старика.
И немудрено, что спустившись к Уксунаю, мальчики решили заночевать, хотя солнце стояло ещё высоко. Фёдор нашёл большое дупло, нащипал из него сухой трухлявой древесины, надрал бересты, нащипал лучин, всё это сложил в кучку, сверху набросал сухих тонких веточек (кремень с трутом и огниво всегда держал за пазухой, а нож за голенищем – отцова наука), и развёл огонь.
Дров натаскали с крутого берега. Выше русла реки было много подсохшего плавника, кое-где он нацеплялся на кусты, а кое-где лёг на землю валиком, да и сучьев, оставленных паводком, было не на один большой костёр. А толстой сосновой коры хоть воз грузи, – жги круглые сутки, не выжжешь, – лучшего топлива и не надо.
Развели ребята костёр, на душе потеплело, а в животе тотчас заурчало. Есть хочется невмоготу. А еды никакой, – ни краюшки хлеба, ни луковицы, ни сала – всё осталось в телеге, угнанной душегубами.
Но был месяц май и Стёпка отправился в лес, а Федька на речку. Долго ходили, бродили, выискивали съестное, выискали. Федька снял рубаху и наловил мальков, а Стёпка принёс (тоже в рубахе) сморчков, иван-чая и пучку. Мальцы, но удальцы, видна хватка и выдумка деревенская.
Конечно, хорошо бы мальков пожарить на сковороде с яйцом и луком, но ни яиц, ни лука, ни сковороды не было, и всё же вышли из столь затруднительного положения. Федька содрал большую пластину бересты, потом ещё одну и сделал из них подобие мешков с дужками из ивовых прутьев. В одном из таких мешков-котелков решили сварить уху, во втором – чай из смородины и чаги. Грибы решили оставить на завтра, а пока закипала вода, пожевали кисленький кипрей (иван-чай) да душистые пучки.
Пока готовили ужин, пока вечеряли, солнце стало цепляться за пихты на другой стороне Уксуная. Нарубили ножом и наломали еловых лап, убрали в сторону костёр, набросали ветви на нагретое место, зарылись в них и постарались уснуть, но спалось плохо. Нежная, мягкая пихтовая хвоя становилась жёсткой, колючей, но мальчики боялись пошевелиться, – пугали ночные голоса и шорохи, а если кто-то из них начинал засыпать, то тут же вскрикивал и выводил из полусна другого, – перед глазами вставали окровавленные мертвяки, и в голове звучали разбойничьи крики.
Холодна майская ночь в тайге, не прогонит её ни подогретая костром горячая земля, ни тёплый бок друга, к которому жмись-не жмись, не согреешься, проберёт она до трясучки, а чуть рассветает, сыростью потянет, вот тогда и сну конец. Тогда нужно немедля разводить костёр и жаться к нему то одним, то другим боком, подставлять спину, склоняться лицом и простирать над пламенем окоченевшие руки.
Стряхнули ребята с себя еловые лапы, встали на ноги, зябко поёжились и, не сговариваясь, подошли к ещё тлеющим уголькам костра. Подбросили на них тонкие прутки, раздули угольки, огонь быстро охватил их и заплясал весёлыми язычками.
Подбросив в костёр толстые ветви, ребята спустились в заполненную белым туманом речную долину, умылись, зачерпнули в берестяные котелки воды и поднялись по крутому откосу берега к месту своей стоянки.
Сморчки варили, как положено, прокипятили грибы, воду слили, а потом во второй воде доварили. Вот только съесть их все не смогли. Вечером, наголодавшись, заглотили мальков без соли, а утром пресные грибы в рот не лезли. Попили чай, заваренный смородиной и кусочками чаги, и пошли в путь. Путь этот был тропой, пролегавшей по долине у подножья горы.
– А коли тропа есть, то к жилью выведет, – так думали мальчики. Кроме того, они решили, что идти тропой безопасно.
– Вряд ли на неё выйдут разбойники, – сказал Степан, – им нужен тракт, по которому ходят обозы.
Читать дальше