Генрих Гейне: Лорелея (сборник)

И стало ангелам невмочь,
Их оттеснила злая ночь;
И, наконец, нечистых тьма
Во мгле рассеялась сама.

А я блаженством исхожу —
В объятьях милую держу;
Она ко мне пугливо льнет,
Но горько, горько слезы льет,

Рыдает милая моя;
Ее уста целую я:
«Потоки слез останови,
Отдайся пламенной любви!

Отдайся пламенной любви…»
И вдруг – озноб в моей крови:
Под гул и треск покров земной
Разверзся – пропасть предо мной.

Из черной пропасти возник
Рой черных духов в тот же миг;
Сокрыл он милую мою;
Один, как прежде, я стою.

Стою, и черный рой ведет
Вокруг меня свой хоровод,
Всё ближе, ближе, всё тесней,
И громкий хохот всё гнусней.

Вот-вот сомкнется узкий круг,
В ушах всё тот же страшный звук:
«Блаженство ты отверг, презрел,
Проклятье – вечный твой удел».

Я выплатил выкуп, чего же ты ждешь?
Ты видишь, я весь – нетерпенье и дрожь.
Кровавый сообщник, меня не морочь:
Невесты все нет, а уж близится ночь.

От кладбища тихо летят ветерки, —
Невесту мою не встречали ль, дружки?
И вижу, как призраков бледных орда
Кивает в ответ, ухмыляется: «Да!»

Выкладывай, с чем ты пришел ко мне,
Ливрейный верзила, в дыму и огне?
«В драконьей запряжке мои господа
Прикатят – недолго их ждать – сюда».

Ты, маленький, низенький, в сером весь,
Мой мертвый магистр, зачем ты здесь?
Безмолвно ко мне обращает он взгляд,
Трясет головой и уходит назад.

Косматый мой пес, ты скулишь неспроста!
Как ярко сверкают зрачки у кота!
К чему это женщины подняли вой?
О чем это нянька поет надо мной?

Нет, нянюшка, песенкам прежним конец,
Я нынче, ты знаешь, иду под венец;
Баюкать меня теперь ни к чему, —
Смотри-ка, и гости – один к одному!

Друзья, как любезно, не ждал никогда б!
В руках у вас головы вместо шляп.
И вы, дрыгоножки, вы тоже пришли;
Что поздно сегодня сорвались с петли?

А вот на метле и старушка карга.
Благослови же родного сынка!
И ведьма, трясясь, выступает вперед;
«Аминь!» – произносит морщинистый рот.

Идут музыканты – к скелету скелет,
Слепая скрипачка пиликает вслед;
Явился паяц, размалеванный в прах,
С могильщиком на худых плечах.

Двенадцать монахинь ведут хоровод,
И сводня косая им тон задает,
Двенадцать попов похотливых свистят
И гнусность поют на церковный лад.

Старьевщик, и ты надрываешься зря,
На что в преисподней мне шуба твоя!
Там есть чем топить до скончанья веков, —
Останками смертных – царей, бедняков.

Несносен горбатых цветочниц вой —
Знай по полу носятся вниз головой.
Вы, рожи совиные, – без затей!
Оставьте! К чему этот хруст костей!

Поистине с цепи сорвался ад.
Их больше и больше, визжат и гудят, —
Вот вальс преисподней!.. Потише вы, эй!
Сейчас я увижусь с подругой моей.

Потише вы, сброд, или попросту прочь!
Себя самого мне расслышать невмочь.
Как будто подъехали к дому теперь?
Хозяюшка, где ты! Открой им дверь!

Привет, дорогая! О, что за честь!
И пастор тут! Не угодно ли сесть?
Хоть вы с лошадиным копытом, с хвостом,
Отец преподобный, я ваш целиком!

Любимая, что ты бледна как мертвец?
Нас пастор сейчас поведет под венец;
Я кровью ему заплатил, это так,
Но плата, в сравненье с тобою, пустяк.

Колени склони, дорогая, со мной!
Она на коленях, – о, миг неземной! —
Прижалась ко мне – там, где сердце мое,
И в диком порыве я обнял ее.

Я волнами локонов нежно обвит,
И сердце у сердца любимой стучит.
Стучат от блаженства и боли сердца
И к небу стремятся, к престолу Творца.

Восторгом сердца беспредельным зажглись
И рвутся туда, где священная высь;
Но здесь, на земле, торжествует зло,
Нам ад возложил свою длань на чело.

Гнетущего мрака угрюмый сын
Свершает над нами венчания чин;
Кровавую книгу он держит в руках,
В молитве – кощунство, проклятье – в словах.

И вой, и шипенье, и свист кругом,
Как грохот прибоя, как дальний гром…
Тут вспыхнул огонь, ослепительно синь,
И шамкает старая ведьма: «Аминь!»