Довид Кнут - «Особенный воздух…» - Избранные стихотворения

Ничего не поймешь, ни о чем не расскажешь,
Все пройдет, пропадет без следа.
Но вернешься домой, но вернешься — и ляжешь,
И поймешь: не забыть никогда.

Я не помню, о чем мы с тобой говорили,
Да и слов не ищу — не найду.
Ни о чем не расскажешь… Пахло липой и пылью
В бесприютном вокзальном саду.

Но как будто мне было предсказано это,
Будто были обещаны мне
Кем-то (кем — я не помню…), когда-то и где-то —
Этот вечер и встреча, пятна зыбкого света,
Беспредельная ночь в вышине…
Будто было когда-то обещано это:

Ненасытные руки твои,
Ветер, запах волос, запах позднего лета,
Скорбный голос, любовною скорбью согретый,
Темный воздух последней любви.

Пыльный запах листвы, черный ствол над скамейкой зеленой.
Крепким каменным сном спят уставшие за день дома.
Нарастающей массой печали — и грустью огромной —
Надвигается ночь, разливается серая тьма.

В мире ходит беда, бродит ветер и зреют ненастья.
Скорбь витает над миром и дышит на нас горячо.
А в дрожащих руках бьется-бьется непрочное счастье,
А в усталых руках — непосильное счастье мое.

Как вчера, мы сегодня с тобою расстанемся скоро.
И, слабея в борьбе с многоликой и темной судьбой,
После дней и ночей — лжи, смиренья, труда и позора,
Мы в назначенный вечер увидимся снова с тобой.

А потом будет день (и, поверь, он придет, он настанет),
День — такой, как другие (никто наших слез не поймет…),
Когда я не приду или ты не придешь на свиданье,
Когда кто-то уже никогда ни к кому не придет.

И от наших речей, и от радости нашей жестокой,
И от наших ночей — уцелеют, быть может, стихи,
Только горсточка слов, старомодные стыдные строки
О любви, о судьбе, о любви, о тебе, о любви.

Несложная мучительная повесть
О деревенской ночи — в сентябре:
Ты рядом шла, моя живая совесть,
Ты прижималась горестно ко мне.

Светлела ночь, высокая, пустая,
Ты шла со мной, и за тобою вслед
Кружились — тайной и пугливой стаей —
Безумье, грусть, какой-то дивный свет,

Как будто слабый отблеск скорбных крыльев…
Ты — рядом, ты, о друг любимый мой…
Мы молча шли. О, страшное бессилье
Затерянных в пустыни мировой.

Два человека — в роковом круженья
Ночных всепожирающих стихий…
И каждый вздох, и каждое движенье —
Любовь — любви — любовью — о любви.

О, как любили мы, о, как жалели
Всех обреченных гибели и тьме,
И тех, что плакали, и тех, что пели,
Тех, кто беспомощен, и тех, кто горд и смел…

…Вверху все те же трепетали звезды
Над всем, что в мире надо пожалеть.
Мы шли в ночи, торжественной и грозной.
Хотелось жить, хотелось умереть.

Тише… Что ж, что оказалось ложью
Все, чем жил, все, от чего умрешь!
Ведь, никто тебе помочь не сможет,
Ибо слово «помощь» тоже — ложь.

Все в порядке. Улица и небо…
Тот же звон трамваев и авто,
Грустно пахнет зеленью и хлебом.
Все, как было: все — не то, не то.

Ты забыл, что наша жизнь смертельна,
Ты кричишь в надежде беспредельной.
Не услышит — никогда — никто.

— Друг мой…
Нет ни друга, ни ответа.
О, когда бы мог не быть и я.
За домами, в пыльные просветы,
Сквозь деревья городского лета,
Проступает, чуть катимый ветром,
Белый океан небытия.

Незаметно наступили годы,
Когда радость глуше и трудней.
Отшумели дни моей свободы,
Беззаконной юности моей.

Помню небо в сумасшедших звездах,
Помню ночи в первобытных снах,
Помню смуглый сладкий южный воздух,
У калитки — липу на часах.

Мир ночной, что счастье мне пророчил,
Древней мукой сердце теребя;
Помню все, что бессарабской ночью
Предвещало Бога и тебя.

Ты пришла — и счастье чуть беднее,
Ты со мною, но не слышен Бог,
Ты моя — что может быть грустнее!..
Ты моя — и жребий мой жесток.

Эта грусть всем любящим знакома.
Эта боль — во всех живых сердцах.
Ты моя — и не покинет дома
Счастие, похожее на страх,