Мария Петровых - Костер в ночи

Трусливым не видно ни зги.
У медного ж зрителя ноги
Дрожат, отражая шаги —
Свои же… Растущей тревоги

Удары, проникнув сквозь медь,
Протяжно гудят пустотою.
Стремительной судоргой тою
Свело ему голову… Зреть

Себя, слышать голос родной
Нутром неподвижной гортани —
Нет сил больше… Клокот рыданий
Вздымается темной волной.

Как хочет мучительно он
Уйти навсегда из металла.
Не может! И гибельный сон
По телу потек, лишь не стало

Той жизни бушующей с ним,
Лишь сдвинулся занавес… Вместе
С толпою, неслышим, незрим,
Он вышел на площадь. Возмездье

За вечность! И вот он опять
Вернулся на медную муку —
Державную трудную руку
Над миром чужим простирать.

Мне вспоминается Бахчисарай…
На синем море — полумесяц Крыма.
И Карадаг… Самозабвенный край,
В котором все, как молодость, любимо.

Долины сребролунная полынь,
Неостывающее бурногорье,
Медлительная тишина пустынь
Завершены глухим аккордом моря.

И только ветер здесь неукротим:
Повсюду рыщет да чего-то ищет…
Лишь море может сговориться с ним
На языке глубоковерстой тьмищи.

Здесь очевиднее и свет и мрак
И то, что спор их вечный не напрасен.
Расколотый на скалы Карадаг
Все так же неразгаданно прекрасен…

Сюда, рыдая, он сбежал
С обрыва. На нетленном теле
Багровой кровью пламенели
Ожоги разъяренных жал
Опалы божьей.
Даже море
Сужалось в ужасе пред ним
И зябло, отразясь во взоре
Зрачков огромных.
Недвижим
Стоял он. Тягостные крылья
Не слушались, и он поник
На камни и в тоске бессилья
Оцепенел, но в тот же миг
Воспрянул он и заломил
Свои израненные руки,
И вырвал крылья, и без сил
На камни рухнул вновь…
Сквозь муки
Два пламени взметнулись врозь
Взамен двух крыльев и впервые
Земли коснулись…
Словно лось,
Огонь с трудом ворочал выей,
Качая красные рога.
Они, багровы и ветвисты,
Росли, вытягиваясь в свисты,
Нерадостные для врага.
Изгнанник встал и посмотрел
На всплески пламени, на племя
Огней. Не по-земному смел
Был взгляд его.
В тяжелом шлеме
Златых волос его глава
Являла новое светило.
Он прыгнул в пламя, — это было
Жестоким жестом торжества.
Огонь, кормивший корни крыл,
На волю выпущен отныне, —
Затем, чтоб навсегда сокрыл
Тирана райского, в гордыне
Тучноскучающего.
Месть
Отрадней жизни для изгоя.
Качаясь в пламени, он весь
Был полон музыкой покоя
Иль вдохновением: он — Бог,
Он — гибнет, но и ТОТ ведь тоже!
— Ты будешь уничтожен, Боже,
Презренный райский лежебок,
Творец раскаявшийся!.. —
Так
Кричал он, облаченный в пламя,
Как в плащ дымящийся. Но враг
Не отвечал.
Огонь волнами
Валил к луне, огонь простер
Последний взлет, и вдруг разжалась
Твердь,
и разгневанный костер
Ворвался внутрь…
— Какую малость
Я отдал, чтоб изъять тебя, —
Вопило пламя. —
Как просторно
Жить, униженье истребя!.. —
Но вспыхнул блеск зарницы черной
Из пустоты,
и пламя вдруг
Окаменело, а кричащий —
Без головы, без ног, без рук —
Обрубком вырвался из чащи
Рыданий каменных, и ветр
Вознес его на горб вершины,
И там он врос в гранит…
Из недр
К нему вздымаются руины
Пожарища, к нему толпой
Стремятся каменные копья
И в реве замерший прибой —
Окаменевшее подобье
Былого пламени…
Кругом,
Как яростные изуверы,
Ощерившиеся пещеры,
Не дрогнув, принимают гром.
Костер, что здесь торжествовал,
Застыл на вечное увечье,
Здесь камни и обломки скал —
Подобие нечеловечьей
Могучей гибели…
Лишь мох
Краями хладного обвала
Струится, словно жаркий вздох
Души, что здесь отбушевала.

Чем же бедно моё бытиё?
У меня есть еда и питьё,
Пара крепких, обветренных рук,
Пара легких выносливых ног,
И печаль разделяющий друг,
И весельем объемлющий Бог.

Чем же бедно моё бытиё?
У меня есть еда и питьё,
Пара в детстве раздавленных рук,
Пара смертью обрубленных ног,
Да один — за могилою — друг,
Да туман, где был некогда Бог.

О как молодо водам под кистью твоей,
Как прохладно луне под спокойной рукой!..
Осиянный серебряной сенью кудрей,
Возникал в акварелях бессмертный покой.
Я всем телом хотела б впитаться туда,
Я забыла б свой облик за блик на песке.
Легкий след акварели, сухая вода,
Я жила бы на этом бумажном листке.
И, влюбленно следя за движением век,
Озаренная ласковым холодом глаз,
Поняла б наконец, что любой человек
Этот призрачный мир где-то видел хоть раз.
Но Когда? Я не знаю, и вспомнить не мне.
Это было в заоблачной жизни души,
А теперь — еле брезжит, чуть мнится во сне…
Ты, бесстрашно прозревший, свой подвиг сверши.
Воплоти, что в мечтаньях Господь созерцал:
Бурногорье, похожее на Карадаг,
Где вода словно слиток бездонных зерцал,
Где луна лишь слегка золотит полумрак.
Ты заблудшую душу отчизне верни,
Дай мне воздухом ясным проникнуть везде.
Я забуду земные недолгие дни,
Я узнаю бессмертье на легком листе.