Мария Петровых: Прикосновенье ветра

У поэтов, в отличие от стихотворцев, есть одна родовая черта — почти пугающая предсказательность. Русской поэзии знакомо это печальное свойство. Совсем еще мальчик пишет: «Нет, я не Байрон, я другой», — немногими словами исчерпав свою недолгую, навеки неоплаканную судьбу, и биографам к этому нечего добавить, кроме загадок и догадок.

Поэт — не сочинитель стихов. Вообще, поэзию трудно назвать искусством; скорее это какая-то неощутимая радиация, которая пронизывает все человеческое жизнестроительство, присутствует в нем или покидает его. И если это искусство, то самое странное, у которого нет профессиональных секретов, инструментов, нет тайного языка, до конца понятного лишь профессионалам. Язык поэзии, он же инструмент, дается каждому с молоком матери — бери и играй. Техника? Ребенок не возьмет в руки виолончель, а стихи сочиняет с ходу и порой чудесные. Потом забывает, переходя к иным играм; кое-кто, самые памятливые или тщеславные, становятся стихотворцами, и лишь очень и очень немногие — поэтами. А поэт может и не писать стихами и даже не подозревать, как они выглядят, — свидетельством тому народные песни. Кстати, Лев Толстой в «Исповеди» именует себя не писателем, не романистом, а поэтом. Очевидно, назначение поэта — несколько иное, чем принято думать. Если все мы и впрямь наделены свободой воли, то те немногие, кого называем поэтами, не просто свидетельствуют об этой нелегкой свободе, но воплощают ее, становясь ее героями и мучениками. Они не пасуют перед судьбой, а выбирают ее и за верность выбору, как и за измену ему, платят полной мерой — жизнью. Может быть потому их ранние предчувствия кажутся ясновидением.

На рубеже 30-х Мария Петровых, совсем еще молодая — ей двадцать с небольшим — пишет, словно подводя черту, не вступая в жизнь, а прощально оглядываясь на нее:

Мария Сергеевна Петровых родилась весной 1908 года в Норском посаде под Ярославлем. И там же, в посаде, шести лет, сочинила свое первое стихотворение. Десятилетия спустя она вспоминала: «Я восприняла это как чудо, и с тех пор все началось, и мне кажется, мое отношение к возникновению стихов с тех пор не изменилось». У кого из детей не бывает первого (и часто единственного) стихотворения? Но для Марии Петровых оно стало вторым рождением, определившим ее судьбу и необычность этой судьбы.

При жизни она выпустила единственную книгу стихов «Дальнее дерево» — именно выпустила, поскольку инициатор этого, ее добрый гений Левон Мкртчян отбирал стихи для книги едва ли не силой. Книга вышла в 1968 году в Ереване, и после нее Мария Петровых за десять лет не напечатала ни строки. Вообще, ее поэзия была тайником — жила как-то замурованно, не явно и не подпольно, а в ином четвертом измерении, доступном лишь немногим и близким. Но в числе этих немногих были Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Тарковский, Самойлов.

Когда Марии Сергеевны не стало, на вечере ее памяти литераторы сетовали, что у нее не только единственная, но такая тоненькая и малотиражная книжка, и призывали исправить это недоразумение. Неожиданно встал Арсений Тарковский и страстно, даже ожесточенно сменил тему: «О чем мы говорим? В мир пришел поэт, совершил порученное ему и, завершив, ушел. Все остальное неважно — есть книги или нет, и какой у них тираж, пять экземпляров или пятьсот тысяч». Кажется, его плохо тогда поняли.

Мария Петровых не давала обетов молчания. Единственный обет — то, чему она присягала на верность, — была правда. «Какая во лжи простота, как с нею легко». А правда?

Мне кажется, отношения Марии Петровых с миром вообще строились на разных уровнях. Была реальность, понятная и все же двусмысленная, даже в своих высочайших взлетах. Когда человек «приземлился» на Луне и все ахнули, Мария Сергеевна вздохнула: «Вот и Луну осквернили». Кому-то покажется смешным, но, боюсь, сказано провидчески. Нашу Землю и ту не жалеем.