Неси, неси сюда свои печали,
Мы вслух об этом тут поговорим,
И нефть закончится, и деньги загорятся
У всех у нас, вообще у нас, у всех
В большой траве на склонах Приуралья.
Избу, как водится, поставишь без дверей,
И поживёшь, и весело уступишь
В свой час седьмой воде на киселе,
И отойдёшь во область поговорок
В большой траве на склонах Приуралья…
«Где твой компас и посох…»
Где твой компас и посох
Ещё на полвека в пути?
Поезда на откосах,
По небу никто не летит.
Этот сумрачный лес
Надлежит нам, похоже, пройти
Маршрутами слез.
Только ты не спеши – не грусти:
Всё рождается здесь —
В этой чаще недобрых теней:
И прощенье, и месть;
Пробивается пух на спине.
Вот и посох, и компас —
Молитва простая твоя.
Если всё-таки Бог даст,
Согреет и плащ января.
«А что бы на это сказал Спаситель?..»
А что бы на это сказал Спаситель?
Ни слова, ни жеста, ни даже взгляда.
Как будто вокруг все итак понятно:
Ветер на озере – просто ветер,
Как раньше. А мы в эпицентре бури
И наши лодочки опрокиды…
Ни слова, ни дела – Он просто рядом —
Спит на корме, или даже ближе…
«Берёзка на крыше советской пятиэтажки…»
Берёзка на крыше советской пятиэтажки
Просто растёт и не старается показаться
Каким-то намёком в сторону «этой Рашки».
А люди внизу, кажись, начинают драться.
А люди внизу уже все лежат вповалку,
И верят на слово всякому Цицерону.
Берёзка на крыше растёт и ей никого не жалко.
Вернее – жалко, но как-то вот по-другому.
Соседский пёс по кличке Арчибальд,
Безродный друг детей и добрых пьяниц
Меня послал опять куда-то вдаль —
В страну зацикленных и выдохшихся пятниц.
О не зови и больше не звони!
Дурная хворь по имени мещанство
У всех, как смерть, с рождения в крови.
И хорошо, и ладно, и прекрасно.
А я пойду, мой милый Арчибальд,
По сентябрю, как ходят по канату,
И выроню заветную медаль,
А так и надо как бы – так и надо.
О, небеса! Какие же вы всё!
Не существует правильного слова.
Я к вам пишу, как цирковой козёл —
Забавно, может быть, и все-таки фигово.
Короче, всё по сути – вот и всё.
А дальше все эти златые наши рощи.
И только пёс по имени Басё
Шумит и носится – ему, конечно, проще.
В Казани снег не то, что вам хоть где —
Подобен он хорошей старой прозе.
Вот, например, в Суконной слободе
Его листай, опаздывай на поезд.
Печально здесь и тянет на стихи,
В истерику, на исповедь, на волю.
Но строки прозы к этому глухи,
Или же глухи, биты снежной молью.
Открыта зимняя дорога по воде.
Но ей пойти – не по закону жанра.
В Казани снег не то что вам хоть где —
Его листай и мучайся от жара.
Казань-книжонка, рваный переплет,
Рассыпанные смыслы, но пропажи
Не ощущаешь ты, за тем, что снег и идёт,
И новые выходят персонажи.
Объект наследия культуры
Питейный дом времен далёких.
А место наших встреч, дружочек,
Ещё не очень-то объект.
Но ведь и мы с тобой не хуже
Казанских пьяниц допотопных,
И нас за наши разговоры
Нельзя ли разве полюбить?
Мы говорили-говорили —
А ты размахивал руками,
И я размахивал, конечно.
И снег столицу засыпал…
О, что же может быть важнее
Того, что мы там обсуждали?!
Но даже время не поможет,
И через пару сотен лет
Объектом странной их культуры
Питейный дом опять назначат.
Ему почёт, забор, табличка.
А нам нельзя. И зур рехмет!
«Господь в пути, а я на работе…»
Господь в пути, а я на работе.
Тёмные люди молятся до зари —
Там, на западе, и там, на востоке.
А я уже двадцать восемь
лет не строю монастыри.
На камне лесном Серафим Саровский.
Ангел пустыни думает обо мне.
Вот уже Гефсимания; вот и пятница…
Господи, Господи!
Вера моя на верёвочке —
ослик Твой в серебре.
Под асфальтом (солдаты Первой Мировой)
Под ногами асфальт, и его положили неважно;
Под асфальтом вгрызается в землю отважно
Червь, которого даже часы сочтены;
Под землёй – ничего и солдаты напрасной войны.
Читать дальше