Николай Тихонов - Стихотворения и поэмы

Ракову даже не нужно было
Последнего слова — дулом водя,
Шаркал пулемет, как танцор, — относило
Шарканье каплями тончайшего дождя.
Что еще заметить напоследок,
Кроме гильз стучащих, кроме
Бревен потолочных, кроме объедков
Хлеба на растерзанной соломе?
В мире не осталось сожаленья —
Шквал огня по дому одному —
То не просто злость, а исступленье,
Выход в допотопнейшую тьму,
То не поединок — преступленье,
Шквал огня по дому одному.
Хоть бы кто — лишь хобот пулемета,
Хоть бы слово — вражья трескотня,
Хоть бы знак — хоть тряпка на воротах,
Голос друга — шквал и западня.
Так с курьерского прыгнувший наземь
Видит, летя сквозь кустарный лом, —
Точно медалями, точно призами —
Насыпь, усеянную щебнем и стеклом.
Насыпь, холодную, как спина,
Боль полосует, в ребрах натужась,
Это не отчаянье и даже не ужас —
Это готовность лететь до дна.
Сердце заплывает в удар еще,
Время иссякло — люди ни при чем,—
Только беспорядочная глина в товарищах,
Только репейник случайный на плечо.

Оно отмирало, сиянье полночное,
Как выхухоль зыбкая, прячась,
Когда в моховине, по зыбкости кочек,
Ступая в грязи наудачу,
Брели одиночки, хлебнувшие горя,
Красноармейцы предательских рот,
С гиблым лицом, как подмоченный порох,
Они изучали фарватер болот,
Они, превращенные случаем в сброд,
Бежали от белых, а было их сорок…

Дома, стоящие служебно,
Углы с коммерческой весной,
Из них восходит запах хлебный
И солнца сытости иной.

Доски прибитой не касаясь,
Судьбы, висящей наяву,
Проходит жизнь внизу, как зависть,
Как бык — на свежую траву.

Тьма пешеходов в пену канет,
Но им, во всем не знатокам —
Подобно лунному вулкану, —
Причина чести далека.

Партиец, может, вспомнит имя,
Школяр, сомненье задержав,
Заснет над строками седыми,
И есть в музеях сторожа…

Над Вырой вечность дует в перья
Легенд, на мельнице времен —
И всё же в мире есть доверье,
Да будет лозунг повторен.

Я доверяю простодушно,
Косноязычно, может быть,
Но без него мне было б душно,
Как душно жить всю жизнь рябым.

Слова ж горят из всех отдушин,
Ты слышишь плеск их, храп и хруст,
Но входит ночь — словарь потушен
И, если хочешь, входит грусть.

Ты, жесткая земля моих нагорий,
Мой жаркий лес и мой зеленый луг,
Как пламенем, охваченные горем
И в пламени исчезнувшие вдруг,
И городов моих семья родная.
Жестокой правды я не утаю:
Перед врагом безжалостным одна я,
И ночь и день бессменная, стою.

О милая Нумансия, когда-то
В годах, подобных доблестному сну,
Тогда в боях еще звенели латы,—
Ты римских лат рубила крутизну.
Ни золотом, ни лестью и ни кровью
Рим не добыл твоей свободы дней,
Тем подвигом, лишенным многословья,
Ты стала мне сейчас еще родней.

А я была обманута своими,
Они к себе призвали новый Рим,
Какое дашь ты этой своре имя,
Ругавшейся над именем моим?
Предатели великого народа,
От злобы обезумевшие псы,
Они позвали псов другой породы,
Чтоб и чужак был нашей кровью сыт.

И Рим пришел. Рим прилетел скорее,
Неся на крыльях ликторский топор.
Как тот топор, рубя испанцам шеи,
Фашистский Рим глядит на нас в упор.
Согнув своих застенком и обманом,
Залив свинцом у непокорных рот,
Увлек одних безумных слов туманом,
Бичом нужды погнал других в поход.