Николай Тихонов - Стихотворения и поэмы

«Где слыхал ты всё это, несчастный?»
Усмехнулся Сами лукаво:
«Там, где белым бывать опасно,
В глубине амритсарских лавок.
У купцов весь мир на ладони,
Они знают все мысли судра,
И почем в Рохилькэнде кони,
И какой этот Ленни мудрый».
— «Уходи», — сказал англичанин.
И Сами ушел с победой,
А Сагиб заперся в своей спальне
И не вышел даже к обеду.

А Сами стоял на коленях,
Маленький, тихий и строгий,
И молился далекому Ленни,
Непонятному, как йоги,
Что услышал его малые просьбы
В своем городе, до которого птице
Долететь не всегда удалось бы,
Даже птице быстрей зарницы.
И она б от дождей размокла,
Слон бежал бы и сдох от бега,
И разбилась бы в бурях, как стекла,
Огненная сагибов телега.

Так далеко был этот Ленни,
А услышал тотчас же Сами.
И мальчик стоял на коленях
С мокрыми большими глазами.
А вскочил легко и проворно,
Точно маслом намазали бедра,
Вечер пролил на стан его черный
Благовоний полные ведра,
Будто снова он родился в Амритсаре,
И на этот раз человеком,—
Никогда его больше не ударит
Злой Сагиб своим жестким стеком.

Моим гортанным толмачом
Был сам Тифлис, и в толчее
Горбатых улиц он учел,
Что он богаче и ловчей.
То хвастал пышной тканью
Или зурной хвалебной,
То падал в серной бане
Снопом воды целебной,
Сбегая с головы
Прокипяченной дрожью
На каменные швы
У моего подножья.

Из бани, слова не сказав,
Швырял меня в Шайтан-базар,
Где солнечной экземой
Изъедены до пыли
Карнизы, щеки, этажи,
Где он, рассыпанный, лежит
Коробочной системой
Товарных изобилий.
Не смерч меня издалека
Занес — при чем тут ветер,
Я лишь прохожий и пока
Плохой свидетель, но свидетель,
И я вношу поправку
В твоих лавчонок строй,
В харчевен топот бычий,
Тифлис, а ты смешной,
Ты прошлым обезличен.

Твои цирюльники, бренча
Всем арсеналом мелким,
Рвут бороды, качаясь, —
Но это ведь подделка?
Ослы твои под плетью,
И с их хурджинов [60] Хурджин — вьючный мешок. ловких
Стекают все столетья, —
Но это же издевка?
Он был высоким толмачом,
Тифлис, когда и в толчее
Моих насмешек он учел,
Что он богаче и ловчей.

И я увидел, между плеч,
Кирпичных плеч и серых,
Где и барану душно лечь, —
Резвится галстук пионера.
Старинный оседлав устой
Военной колокольни,
С разъяренною краснотой
Висит пятиугольная…

Забыв шахсей-вахсей, мулла
Косит халат из-за угла,
Отдав поклоном поясным
Почет плакатам расписным.
В победных войск линейный звон,
Где Юг и Запад на коне,
Вбегает кличей сходка,
Газетный дождь и, наконец,
Резвящихся гогон [61] Гогона — по-грузински: девочка.
Павлиная походка…

Стакан вспотел, но в чайхане
Сквозняк живет, и оттого
Вода прохладнее всего.
И вот — усмешки ни одной.
Ты собран весь, ты дышишь чаще,
Когда прощаешься с двойной,
С тифлисской правдой, как участник.

Уж Север звал меня условными
Сигналами вернуться:
Обманами снега в горах,
В реке пролетавшими бревнами,
Узором чайханного блюдца
Приказывал Север вернуться [62] Когда в Тифлисе начинаешь скучать по Северу, лунные пятна на горах напоминают о снеге равнин; бревна, сплавляемые по реке, — о больших водах лесного Севера, а цветок, грубо намалеванный на чашке в чайхане, кажется сошедшим с платка олонецкой крестьянки. .

Седлаю ночь. Дорогу кличу.
Тифлис за нами, ночь и я.
Мы золотим, как зуб, добычу.
Но слушай нас, Ирония.
Где пухнут плотиной Авчалы,
Ты снизишь дороги полет,
Оставишь мотор и причалишь
К дрожащему борту работ.

Теперь же — чинары и вязы
С размаху бросаются к нам,
Еще не споткнувшись ни разу…
Теперь же — по сторонам
Спит Грузия, запаковав
Забот старинные мешки,
В ларях, на холмах раскидав.
Гляжу на них из-под руки.

Нежданней блеска — алыча.
И для нее и для меня
Свет пневматического дня
Буравит серый лоб Авчал.
Здесь доблесть заново свежа
И руки греет на юру,
Здесь режут без ножа
Вопящую Куру,
Чтобы стальной гусак
Волны слепой шатанье
Заставил проплясать,
Плясать по расписанью,
Машинная игра
Чтоб тешилася хмуро,
Свирепая Кура,
Ты станешь робкой ку́рой.