Руслан Гулькович - Вера в прозе и стихах

– Бросьте вы этот церковный спектакль! В него давно никто не верит, а вы всё продолжаете молитвы возносить! Лучше сразу скажите: что замышляли здесь со своими гостями, которые приезжали к вам?..

Владыка Серафим смог простоять на ногах меньше минуты и обессиленно повалился на кровать. На лбу выступили капельки пота, и он застонал.

– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь и прекратите это представление!

– Вы люди или звери?! – закричала Севастиана и хотела войти в комнату.

Дорогу ей преградил один из сотрудников НКВД и, грубо ее оттолкнув, крикнул:

– Пошла отсюда!

– Ах ты, ирод! – воскликнула Севастиана, ударив его в грудь, и попыталась протиснуться в комнату.

Тот опять ее оттолкнул и, выхватив из кобуры пистолет, закричал:

– А ну пошла! Пристрелю гадину!

Женщина рухнула на стул и заплакала. Вера подала ей стакан воды и села за стол на кухне.

– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь! – продолжал Реденс. – Без вас мы отсюда не уйдем!

– Вы же видите, товарищ офицер, я не могу. Ноги ослабли, я плохо себя чувствую.

– Ну-ка, посадите его на кровати! – Реденс дал команду своим подчиненным.

Митрополита приподняли за плечи и помогли сесть. Владыка Серафим с трудом дышал, веки стали тяжелыми, голова кружилась.

– Я так понимаю, вы не хотите добровольно проследовать с нами? – злобно спросил Реденс.

– Господи, на тебя одного уповаю. Дай разум этому человеку, – негромко произнес митрополит.

– Так… Этот враг народа, прикрываясь болезнью, хочет избежать суда! Вызовите сюда медиков! Я этого не допущу! Тюрьма вылечит вас быстро!

– Господи, помилуй. Спаси и осени нас, Боже, Твоею благодатью! Неужели вы, взрослый человек, офицер, считаете, что восьмидесятилетний старик будет притворяться больным, дабы чего-то избежать?

– Мне плевать, сколько вам лет! Вы враг, и ваше место в тюрьме… а лучше бы вообще к стенке! – ответил Реденс и, повернувшись к подчиненным, продолжил: – Медиков вызвали?

– Так точно, едут!

Через полчаса приехала машина скорой помощи. Зашедшие в комнату врач и медсестра стали быстро готовить необходимые растворы для инъекций.

– Я комиссар Реденс! Необходимо сделать так, чтобы этот старик смог поехать с нами! – обратился он к врачу.

– Этого я вам обещать не могу! – ответил тот, делая укол митрополиту.

– Что-о-о?! Вы меня плохо слышали? – схватив врача за ворот, заорал Реденс.

– Успокойтесь, я всё слышал. Вы мешаете мне выполнять мою работу, а этот пациент очень болен, – спокойно ответил тот и, оторвав руку комиссара от воротника, продолжил вводить лекарство.

– Мне плевать, какое у него состояние! Важно, чтобы он стоял на ногах! – не унимался Реденс.

Проведя небольшую диагностику и сделав две инъекции, врач покачал головой.

– Всё, что можно и нужно, я сделал, но пациенту сейчас нужен покой. Иначе мы его потеряем, – заключил он и, сев за стол и достав рецептурные бланки, стал писать.

– Какой «покой»?! Я вас спрашиваю, может старик стоять на ногах?

– Однозначно нет. Извините, он и сидеть пока не сможет, только лежать, – посмотрев на комиссара и оторвавшись от записей, сказал доктор.

– Так… а носилки у вас есть?!

– Носилки? Есть, в машине. А что?..

– Значит, поедет в тюрьму на носилках. Булыжников! – позвал Реденс.

– Да вы что?.. Так же нельзя! Он умрет без постоянного присмотра! – запротестовал врач.

– Тихо! Тебе что, врага народа жалко?! А то у нас места много, для присмотра и тебе камеру найдем!

– Товарищ комиссар, я здесь! – отозвался сотрудник, которого звал Реденс.

– Булыжников, возьми еще подмогу и принесите носилки из машины медиков! Понесем на носилках!

– Понял, есть!

Спустя минут пятнадцать, под тихое негодование и ропот соседей на улице, владыку Серафима на носилках погрузили в машину. Он слышал, как Севастиана и Вера кричали и пытались последовать за ним.

– Поехали! Да давите их! Поехали, сказал! – командовал Реденс.

И машины, медленно раздвигая собравшихся людей, двинулись в сторону Московского шоссе…

– Эй, дядя! Ты вообще живой там? – сквозь тяжелый сон услышал митрополит.

Открыв глаза, он осмотрелся. В небольшой, покрытой по стенам плесенью камере их было трое. Какой-то парень лет двадцати – двадцати пяти и взрослый мужчина. Лица второго сокамерника он не видел, и определить его возраст не мог.

– Дядя, мы уж подумали, что ты ноги протянул! – громко и насмешливо воскликнул молодой.

– Сынок, я тебе в дедушки гожусь, а ты хамовато разговариваешь. Да и слова мне непонятные, – спокойно ответил владыка Серафим.