Евгения Савельева - Открывая душу

Неожиданно утреннюю тишину разорвала арт подготовка, небо заволокло дымом.

Он резко прижал к себе девушку, посмотрел в ее огромные темно – синие глаза.

– Беги, в командирскую землянку, там безопасно. Да не лезь лишний раз под пули, береги себя!

Таюшка, коротким поцелуем прижалась к его губам.

– И ты себя береги, Коля!

Майор отпустил девушку и побежал туда, где рвались снаряды, а радистка Тая бросилась в противоположную сторону.

…После короткого, но ожесточенного боя Костров узнал, что случайный немецкий авиа снаряд попал прямо в блиндаж, похоронив всех, кто там был.

И он снова остался один.

А ведь всего четыре часа назад их было трое.

25 марта 1943 года почтальон протянул Таисии извещение.

Тоська торопливо пробежала его глазами и медленно, неуклюже стала оседать на стылую мартовскую землю, ее рот был перекошен от немого крика, глаза широко распахнуты. А сердце птицей рвалось из груди на свободу…

В её голове сразу стало как-то удивительно пусто.

И в этой пустоте металась одна единственная жуткая мысль: «Погиб! Как же так?! Вот ведь только на днях была от него весточка?! Неееет, не верю! Живой он, живой!»

Метнувшиеся к упавшей Тоське бабы помогли той подняться с земли, довели до дому, налили стопку самогона для «успокоению нервов»…

Прошел год, как Таисия получила извещение о смерти мужа.

Она исправно ходила на работу, делала все, что было положено делать по дому: стирала, готовила, топила печь, ходила за скотиной.

Только полностью поседела и замолчала – отнялся у нее язык в тот мартовский день.

И лишь сердце изо дня в день кричало, как и тогда: «Неееет, не верю! Живой Миша, живой!»

Иван замер, прислушиваясь к далеким резким выкрикам немцев.

Все, что у него сейчас осталось – это несколько гранат в рюкзаке, штык – нож в голенище сапога.

И совесть.

Страха давно не было, он исчез еще в первом бою.

Была только злость на «фрицев» что посмели топтать его Родину, измываться над ее жителями, сеять боль и страх.

Иван потер раненую ногу – она болела все сильнее – каждый новый шаг отнимал все больше и больше сил.

У него в запасе еще минут двадцать пять-тридцать до того как немцы доберутся до места, где он сейчас находился.

«И что потом? Позорный плен? Или смерть от немецкой пули? А „эти“ и дальше будут топтать мою Землю?! – зло подумал Иван – Ну уж нет!»

Он сел возле старой березы, вытащил из кармана гимнастерки, последнее, так и не отправленное родным письмо, бережно свернув, уложил его в «медальон смерти» и пристроил между корнями дерева.

«Авось, когда-нибудь найдут»

И стал ждать, спокойно и обстоятельно, обстругивая ветку штык-ножом…

Когда меж стволов замелькали фигуры немцев, Иван неторопливо встал и двинулся им навстречу, выкрикивая: «Не стреляйте, я сдаюсь!».

Он спокойно стоял окружённый немцами, смотрел им в глаза, затем чуть заметно ухмыльнулся…

…Неожиданно в тихом дневном воздухе прозвучал глухой взвыв, взметнулись, горланя с деревьев перепуганные птицы…

До Бога я ещё не сделал шаг,

Но если надо – я шагну! 4 4 Стихи В. Елисеева

Она молчаливо стояла в Александровском саду, среди шумной толпы туристов и школьников, недалеко от могилы Неизвестного солдата, и сквозь застилавшие глаза слезы смотрела на Вечный огонь.

Она не слышала разговоров окружающих ее людей и крики птиц – она остро ощущала присутствие всех тех, кто ценой свой жизни подарил ей возможность Быть: офицеров, рядовых солдат, партизан и многих других.

«Благодарю вас за Жизнь, за мирное небо над головой, за то, что я живу свободной – могу путешествовать, учиться, растить детей, запускать в небо бумажных змеев, встречать рассветы и закаты…

Благодарю за каждый прожитый мною день!

И простите, что в суете и суматохе будней, не всегда осознаю, чем именно я обязана вам.

Но надеюсь, что моя жизнь будет достойна вашей смерти»

Она медленно подошла и положила к Вечному огню цветы – три ярко-красные гвоздики.

Вальс – его чарующе-нежная мелодия – всегда ассоциируется с красотой, элегантностью и даже сказочностью. Он олицетворение счастья и спокойствия.

Но есть вальс, который неизменно вызывет у нее – взрослой 33 летней женщины – слезы, отзываясь болью в душе.

Это «Довоенный вальс» написанный Аедоницким и Лаубе, в 1984 году – пронизанный красотой и спокойствием последних предвоенных дней, и безумной тоской, и болью от осознания того, что случиться совсем скоро.