Ирина Мотобрывцева - Стихи из прошлого века

Ах, Москва меня замкнула, замела.
Закружила, завертела, завела.
Я не знаю где я, что я, что со мной
Ты, Москва, не город – дьявол,
Боже мой!
Я, Москва, тебя и знать-то не хочу,
И мне кажется, что я тобой верчу.
Ан, оглянешься – и все наоборот,
Не тащи меня, Москва, за шиворот!

Единоборство двух сил,
Двух гигантов в лиловом небе,
Клубясь, свивались и развивались тела.

Единоборство двух сил
– не о насущном хлебе.
Люди их не заметили,
У людей земные дела.

Единоборство двух сил:
Борьба не на жизнь, а на смерть.
Два огнеглазых дракона
Потрясали небесную твердь.
Единоборство двух сил
– не по земным законам —
Люди не замечали
– каждый ел спокойно и пил.

И только раз в век
На дорогах встречались двое,
И в них вспыхивало
Противоречие тех.

И только раз в век
Становилось понятным земное
Единоборство двух сил.
Стон их и смех.

И тогда в домах
Жизнь не шла по порядку,
Заведенному испокон веков
– Становилось вверх дном
Все, что было гладко.
Женщины пели и плакали,
А мужчины покидали дом.

Но закон был таков:
Для того, чтобы дальше
Жить могли на земле
Те, кому не назначено в небе,
Расходились две силы,
На землю раз в век попадавшие.
Возвращался порядок и заботы о хлебе.

Век назад повернул в прежнее русло
Тот поток, что плыл вспять,
Но земля не рождает двоих и тускло
Протекают года —
Им века ждать.

В моей душе, поверхностной, как ветер,
Рождаются обрывки странных мыслей,
В моей душе порхают птицы,
И вот, подняв ее,
Хотят взметнуть высоко,
И ветхое понятие греха
Душа готова сбросить,
Когда ее прорежут ласточкины крылья.

А между тем,
На улице снег тает,
И месят грязь безжалостно ботинки,
А с неба сыплются крупинки соли,
И этот вид рождает чувство боли
В моей душе, поверхностной, как ветер.

Что мы можем сделать друг для друга?
Разве только чуточку тепла?
Рыжекудрая моя подруга,
Как хочу я, чтобы ты жила!

Бог не одарил ни дочерью, ни сыном,
Разве только дружбой наградил.
В этой жизни, суетной, постылой
Не страшна мне тишина могил.

Знаю, что равна ко всем природа,
И могильный червь имеет право жить,
Знаю, что написано от рода,
Так тому, наверное, и быть…

Но все чудится тот лес и поле,
Ржавый стог соломы на ветру,
Взгляд печальный, полный кроткой воли,
Тонкая фигурка на юру…

Храни ее, мой Бог,
Мою святую.
И кроткий дивный свет ее очей
Пусть светит долго-долго.
Я вижу, как она идет
отдельно от меня
Такая маленькая, и руки держит, оттопырив,
как девочка.
И странно мне – она старушка!
Но чистота ее души
Просвечивает в детском взоре.
Улыбка, как на фотографии ребенка.
И жизни нет мне без нее.

Мне вас не хватает, поэты минувших времен.
Душа моя, бабочка, бьется и тает,
спаленная мертвым огнем,
И в призрачном шелесте книжной страницы
узором осевшей пыльцы
Пытается вычертить позы и лица,
заполнить тоску пустоты.

С родной душой бродить
по саду
И больше – ничего не надо…

Купаясь в лучах материнской любви,
Я шла по стезям светозарного рая,
Наивной улыбка была молодая,
И под руки люди родные вели.

И с ног моих будто бы путы упали,
И легкой походкой за ними я шла.
Здесь не было страха, тоски и печали
– Одна только чистая радость цвела.

Мне снился сон:
Как будто лето…
И юный лес, листвой одетый.
И некому сказать:
Смотри!
Алеют маки там, вдали!

У Иры Бурмистрович была красивая мама.
Стройная фигурка,
Пестрое крепдешиновое платье,
Черные глаза сияли ярко.
Все это – в проеме нашей кухни
На втором этаже на Яузском бульваре.
Посещение родительского комитета.
А у Оксаны Дворниченко
Была высокая строгая мама
(по крайней мере, мне так тогда казалось),
Звали ее Ольга Ивановна,
Она была учительница химии
В вечерней школе.
На рояле стоял деревянный человечек
С квадратной торбой за плечами.
Он куда-то тащил эту торбу, и при этом стоял на месте.
Оксана играла гаммы и хорошо рисовала.
А моя мама была Наташа,
Молодая, с зелеными глазами.
Мы бегали взапуски по старому переулку.
И она была самой красивой.
Но тогда я этого не знала.
На бульваре распускались зеленые листочки,
И всегда к Первому мая.
Мимо дребезжали трамваи,
Назывались «Аннушками».
В подвале жила дворовая девчонка Зойка,
Хотела дружить, рассказывала непристойные анекдоты.
В подвале было темновато,
Красные ягодки на фарфоровом чайнике веселили.
Зойкин брат Павлик не мог расти в полную силу,
И оставался недомерком.
Мать гуляла.
Но это тоже не осознавалось.
На дворе стояло страшное время, и взрослым, наверное,
было страшно.
Но мы бегали по двору, расшибая коленки,
И ничегошеньки этого не знали.
Вечный вопрос о времени и пространстве:
Вместе со временем исчезает и место.
Это я – тот худой и любимый ребенок.
Не могу поверить, что нет со мною мамы.