Владимир Бушин - В прекрасном и яростном мире… Стихи

И опять повторял: «Не легенда, не сказ, не былина.
Навсегда сохранит в своём сердце родная земля
День, когда наши внуки вернулись домой из Берлина
И под знаменем красным прошли по Тверской до Кремля.

Двадцать семь у них было букетов им выданных алых.
И с поклоном сыновьим возложили их все у стены
На могилы прославленных маршалов и генералов,
Незабвенных героев великой народной войны.

Но могиле одной запретил командир поклониться,
Положить в изголовье хотя бы гвоздичку одну.
И косились солдаты, мрачнели солдатские лица,
Ибо с помощью их ещё раз оболгали войну.

Сколько лет уже лгут и не могут налгаться досыта,
На могилы плюют, разбивают кресты и гробы…
Ах, как хочется им, чтобы правда была позабыта!
Как назвать их? Антихристы. Нелюдь. Рабы.

И в кругу нашем, редком уже, но по-прежнему братском
Тяжело мне, товарищ, и мерзко о них говорить,
И скажу лишь одно: в сорок третьем под Гжатском
Не доверил бы им даже кашу солдатам варить.

И, в душе проклиная запрет скудоумно греховный,
Уходили солдаты за скорбным отрядом отряд…
Вдруг один обернулся: – Спи спокойно, Верховный,
Мы припомним и это – ведь настанет и наш Сталинград…

А когда уж луна горизонт озарила московский,
То очнулись герои, преступив роковую межу,
И сказал самый младший, изгнанник Литвы Черняховский:
– Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Маршал Жуков шагнул, под луною сверкнув орденами:
– Вспоминаю о нём каждый раз, как вокруг погляжу.
Этот смрад и развал, спор и кровь меж страны племенами
Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Адмирал Кузнецов, от него претерпевший немало,
Поднял руку: – А я лишь о том вам скажу:
Сколько гаваней лучших у нашего флота не стало!
Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Тут и сын его Яков, погибший в плену, оказался.
– Мой отец, – он сказал, – был уверен, я честно умру.
И менять на фельдмаршала сына не стал, отказался.
Он иначе не мог. Дайте пыль я с могилы сотру.

И один за другим его маршалы и генералы
Подходили за сыном к могиле и клали цветы.

Это видел я сам, – мой рассказчик закончил устало.
И ревниво добавил: – Неужто не веришь мне ты?

Зарыли его у Кремля
Без почестей, ночью, украдкой.
И пухом не стала земля,
И сон его вечный не сладкий.

Но в мае, в тот день торжества,
Что в сердце храним мы особо,
Лишь в полночь затихнет Москва,
Встаёт император из гроба.

И видит он нынешний мир,
В котором России так тяжко…
На нём всем знакомый мундир
И с красной звездою фуражка.

Идёт… Перед ним Мавзолей.
В ту чёрную осень отсюда
Шеренгам своих сыновей
Дал веру он в грозное чудо.

Сюда в 45-м году
Победа на крыльях явилась…
За это на Страшном Суду
Ему бы немало простилось.

Страну озирая кругом,
Он ищет надежды и смысла…
Вдруг видит: над звёздным Кремлём
Трехцветная тряпка повисла.

– Да как это терпит народ?
И что с моей родиной стало? —
Он маршалов грозно зовёт,
Зовёт молодых генералов.

Но те, кто был славен в бою,
Его уж не слышат в могиле,
А те, что сейчас – изменили
И продали шпагу свою.

Тогда он спросил тишину:
– Где Яков, мой сын? Где Василий?
– Расстрелян был Яков в плену,
А младшего здесь затравили…

Тогда, современник, к тебе,
Как встарь, обращает он слово:
– Неужто ты сдался судьбе?
Когда ты поднимешься снова?!..

И ходит он взад и вперёд,
Ответа от нас ожидая.
Но тихо. Безмолвен народ
И в ночь на Девятое мая.

На Спасской пробили часы,
Восток оживился, алея…
Платком вытирая усы,
Спускается он с Мавзолея…

Маленькая, седенькая, в чёрном,
Женщина на кладбище пришла.
Было в её облике покорном
Что-то выше и добра, и зла.

С жизнью она счёты завершила.
Здесь в могилах вся родня почти.
И себе уже давненько сшила
Платье для последнего пути.

Нынче день свиданья с сыновьями.
Если б их погладить по вихрам…
Полземли прошли они с боями,
И все трое здесь. От старых ран.