Андрей Сметанкин - «Я жил тогда в Одессе пыльной…»

(Продолжу исповедь в коляске.)
Как лето знойное, минула
«Любовь с сединкой на висках…»
И вновь один. Один без ласки,
Без состраданья и вниманья,
Чем был я в детстве обделён,
Без попечения, заботы,
Без интереса к своей жизни,
Чего в душе не получил
Я от родителей несчастных,
И мне достались выше меры
Неутомимая тоска,
Неутолённое желанье,
Что приумножались с каждым годом
Взамен родительской любви.
Когда мужал, как все с годами,
Моё отчаяние длилось,
Подруги я не находил,
Не находил я нежных мыслей
И, с тем же, – нежного плеча…
Смотреть не надо на великих,
Как камердинер утром видит,
Но анекдот минувших дней
Вам записать необходимо,
Как будто зеркало, бесстрастно
И до потомства донести.
Зачем безудержно копаться
В белье ранимого поэта
И выставлять всё напоказ?
Там не нашли, здесь догадались —
Верней всего, предположили,
Поскольку нечего сказать.
Но будет. На себя взгляните,
Своё бельишко потрясите
Пред любопытною толпой,
И людям будет интересно
Взглянуть открытыми глазами
На ваше тайное нутро,
Где суть природная таится.
Однажды тайна станет явью,
Как от других её не прячь.
Кривить душой сейчас не стану
И после я кривить не буду,
Скажу открыто, грех на мне…
Но я в исподнем не копаюсь,
Не получаю гонорары,
Дешёвой славы не ищу,
Когда сокроетесь в могиле,
Оставив грязное наследство?!
Друзья, друзья… О чём же я?
Увлёкся нежностью минуты,
Красою жизни под светилом…
Пришла осенняя пора,
И легкомыслие пропало?
Что я? Где я? И как быть дальше?
Придёт элегия зимы?
Друзья, друзья…. Неужто время?
Настало время рассчитаться
За все ошибки и долги?
Увы, как это не прискорбно,
Увы, как это не печально,
Но смерти, право, не боюсь.
Пусть не боюсь, но, честно, рано —
В тартарары идти не время,
Ещё побуду на земле.
Я верю в женщину, подругу,
Я верю в искренность, душевность
И в силу искренней любви.
Когда я был ещё в Лицее
(Лицей казался мне казармой
И находил монастырём,
Лишённым женского кокетства,
А также – роскоши и неги,
И большинства житейских благ;
Моя же тесная обитель
На годы долгие учёбы
Была не кельей, а мурьёй),
То написал письмо с надеждой,
В любви пристрастно объяснился,
В своих стихах, Карамзиной.
Жене историка признался,
Что без неё не сплю ночами,
Грущу и плачу наяву.
Как то, не знаю, получилось?
Наверно, кровь сыграла шутку,
Коль преждевременно созрел,
А после тягостно томился
От многочисленных романов,
Стремясь любимую найти?
Екатерина же прекрасна —
Она бела и холодна,
Как будто сделана из камня,
Из целой мраморной основы,
И нет в ней лишнего куска.
И если б вдруг язычник Фидий
Решил создать ещё Мадонну,
То сам бы взял за образец
Карамзину Екатерину
(Я сохранил на сердце чувство,
Коль извинился перед ней
До тихой свадьбы с Гончаровой,
На издыхании простился
С Карамзиной же навсегда).
Тогда же было всё прекрасно:
Она смеялась, я – терзался,
Хоть было мне шестнадцать лет,
Ей было тридцать шесть, не больше…
И вот я ехал полусонный,
И мысли вялые вращались,
Никита бросил: «На привал
Уже пора остановиться,
Да подкрепиться, что найдётся,
И справить должную нужду…»
Ну, что ж, привал?! Пусть так и будет,
И вот мы вышли из коляски,
Втроём собрали скромный стол
И сели радостно за яства
Поэт, и дядька, и возничий
И затянули разговор…