Покрылся пылью юности алмаз,
тусклее стали радужные грани.
Обычным кварцем кажется сейчас,
который не сияет и не ранит.
Я протираю каждый камень-день,
дышу на них, холодные, напрасно,
купаю в теплой дождевой воде
и вижу, сколько не хватает разных:
заброшенных со злости под диван,
распроданных по глупости когда-то,
обмененных на водочный туман,
заложенных до будущей зарплаты.
Их не найти и не вернуть назад,
оставшиеся выстрою по краю.
Когда-нибудь случится камнепад,
но я уже об этом не узнаю.
Снишься. П ошло, давно и прочно;
ксерокопией влажной тело
отпечатается на простынь,
раскрываются губы спело;
незаметно в меня пророс ты;
выгорает в рассвете ночь, но
проступают следы на коже —
поцелуев попали искры;
неохотно стихают вздохи;
уходя, остаешься близко —
по Писанию это плохо,
но иначе уже не сможем.
Усмехается ревность в спину;
пересохли от жажды губы,
забывает о ритме сердце.
Посыпаем запреты густо
аморальности жгучим перцем.
Я когда-то к тебе остыну?
Я выдирала корни из земли
окрашенной,
отравленной,
заразной.
Они кровили, медленно рвались
поклеточно,
пониточно,
не сразу.
Меня кромсала скальпелями боль
крушащая,
жестокая,
тупая,
когда из почвы, больше не родной,
саму себя
тащила я,
спасая.
Мой мозг – серпентариум, в нем извиваются мысли,
неслышно шуршат чешуей по височной кости.
На ветках аксонов, изящно свернувшись, повисли
ленивы и сонны, совсем не желают ползти.
Но этот покой иллюзорно-обманчив – я знаю.
Накопится яд в прилегающих к нёбу клыках,
праправнуки первого Змия из древнего рая
мгновенно укусят, а я не успею и «Ах!»
испуганно выдохнуть, стиснута обручем боли,
закапает яд, прожигая дорожки в коре.
А после в груди очень сильно и резко заколет,
и я подавлюсь недотянуто сорванным «ре».
Но смерть не придет – резистентность хреновая штука,
спустя пару дней засверкаю как новый пятак,
а мысли совьются в клубки без единого звука,
куски старой кожи оставив висеть на висках.
Отпускаю себя
Отпускаю себя, разжимая скрипящие пальцы,
проливаюсь тягучим потоком горячей смолы.
Приглашаю на самбу, на танго, на румбу, на вальс и
обещаю плясать и не думать, что зверски малы
башмачки, у которых шипы незаметны снаружи —
по кровавой дорожке за мной не потащится принц,
наплевавший на то, что был так удушающе нужен
замарашке, опять упустившей обещанный приз.
Возвращаясь домой босиком и почти Ариэлью,
прошепчу: «Кончен бал», в темноте на кота наступив.
Снова в руки себя, и прокрустовой станет постелью
колченогий диван у стены под божественной Лив*.
____________________
*имеется в виду актриса Лив Тайлер.
О чём мечтают боги?
«О Господи, Боже Всеблагий, спаси, помоги, покарай» —
молитвы комками бумаги засыпали доверху рай.
Ладоней белесые пятна и дыры распахнутых ртов,
наверное, это приятно, быть богом… на пару веков.
Потом всё сильнее изжога, от ладана кашель и сыпь —
мечтает Всевышний немного глухим и безумным побыть,
желает предаться маразму, ослепнуть, забыть ху из ху,
по новой скроить протоплазму, как шубу на рыбьем меху.
Пузырь раздавить с Люцифером, устроить на небе футбол,
орать, позабыв про манеры: «Архангелы драные! Гол!»
Продолжить веселье в геенне, смешав непорочность и грех,
мурлыкая пьяно: «Я бог? Не… да клал я с прибором на всех!»
Виски облаками укутав, наутро взобраться на трон,
вчерашнее помнится смутно, он снова спасающий Он,
карающий, слышащий, вечный, мечтающий без тормозов
лететь по космической встречной… Разбиться? Пожалуй, готов.
В шейкере столичной суеты
В шейкере столичной суеты
взболтаны надежды и мечты,
смешаны с тоской по тишине
и боязнью оказаться вне
правил, протоколов и обойм.
Прекращая быть самим собой,
плыть в потоке пестром у метро
картой из столичного Таро.
Изживать привычки и акцент
тысячным прогоном мизансцен,
втискивать себя в модельный ряд
и сдавать кому-то напрокат.
В шейкере столичной суеты
Читать дальше