Евгений Блажеевский - Письмо

Барса — на выжженные тыщи…
Кельмес — тебе не хватит ног…
И, как зола на пепелище,
Повсюду властвует песок.

О, это смуглая окалина
В солончаковом серебре!..
О, Родины моей окраина,
Где на горячем пустыре

Верблюд, поджавший губы тонко,
Орёл о четырёх ногах,
Где зноя выцветшая плёнка
Легла на стёкла в поездах…

Покуда полз фуникулёр,
С трудом одолевая выси,
Бурлил в котле окрестных гор
И глухо клокотал Тбилиси.

Брусчатка шла заподлицо
Морковно-красной черепицы,
Текло и булькало в лицо
Густое варево столицы,

Которую, как песнь — на слух,
В дохристианское столетье,
Наверное, напел пастух,
Играя на вишнёвой флейте.

Что думал юный полубог
В тени развесистого бука,
Когда, цепляясь за дымок
И за руно, рождалась буква?..

Был город зеленью увит
И пыльным буйством винограда.
В глаза бросался алфавит
Бугристый, как баранье стадо.

Крестьянский, плодоовощной,
Овечий и высокогорный,
Простой, как в лавке мелочной —
Бесхитростный мундштук наборный,

Он с вывесок куда-то звал
И приглашал побыть в духане;
И город честно раздавал
Своё чесночное дыханье.

И город был собою горд —
На шумном перекрёстке мира
Прекрасный, словно натюрморт
С бутылью и голубкой сыра…

Висит кинжальная звезда,
Протянешь — и поранишь руку…
Протяжно воют поезда,
Летящие по виадуку.

Как нестерпим железный свист,
Который будоражит горы!
Но, слава Богу, путь кремнист,
И в темноте растаял скорый…

В удушливой влаге слова солоны,
Горячее бремя погоды.
У пристани пёстрой стоят, как слоны,
Ленивые пароходы.

Купальщицы бродят густою толпой,
Фотограф, пригнувшись сутуло,
Снимает «на память», и дым голубой
Плывёт от жаровен Стамбула.

Татарская слива ломает забор,
Трещит от приезжих квартира,
Но бронзовый Горький стоит среди гор,
Как путник — на пачке «Памира».

Но есть одиночество, есть высота
И вкрадчивый холод телесный,
Когда на машине ползёшь возле рта
Гудящей над городом бездны.

Но есть непреклонный витой кипарис,
Что стал звездочётом у Бога,
И собственной жизни отвесный карниз,
И ночь у морского порога.

Густая, как дёготь, несущая ритм
Откуда-то издалека,
Где бродит, крепчая, йод, и горит
Печальный огонь маяка.

И нет исчисления прожитым дням
В пространстве разъятом, развёрстом,
И женщина в белом по мокрым камням
Уходит во тьму, как по звёздам…

Он в апреле
Под утро приехал туда,
В этот полузабытый
Чинаровый город,
Где прошло,
Как сквозь пальцы проходит вода,
Голубиное время;
И явственный голод
По былому
Его охватил целиком,
Целиком охватила душевная смута.
На пустынном перроне,
Ища телефон,
Он вдыхал наплывающий запах мазута.
Всё, казалось, дышало забытым теплом,
Щекоча возбуждённые ноздри и нервы:
Здесь
На грустную жизнь получил он диплом
И отсюда ушёл ни последний, ни первый.
Здесь
Упругое сердце звенело мячом,
И на стену шампанского брызгала пена.
Здесь
Он гроб выносил, и гремел за плечом
Похоронный оркестр под диктовку Шопена.
Здесь,
Как деку, озвучила душу струна
И незримые пальцы живое задели.
Здесь,
Готовя себя (о, искатель руна!)
Он не ведал размаха безумной затеи.
Здесь…
Но только вокзал показался ему
Незнакомым,
Такого не знал он вокзала…
И рассветную площадь
В безлюдном дыму
Фонари освещали, горя вполнакала,
Незнакомая улица к центру вела,
Незнакомый бульвар подступал парапетом…
И невольно подумалось: «Ну и дела!
Да и жил ли когда-то я в городе этом?..»

Ветерок налетевший
Листву теребил,
А приезжий смотрел на фонтан и на зданья.
Но от мест,
Что он помнил и с детства любил,
Не осталось, увы,
Ни кола,
Ни названья…

Холодный град Петра
И неба бумазея,
И коммунальная
Угрюмая кишка…
Здесь люди бедные
И холодок музея
Соседствуют,
И жизнь
Течёт исподтишка.
Здесь ржавчина времён
Сползает по карнизам,
Здесь медленный туман
Вползает в рукава,
Здесь,
Камнем окружён,
Смотрю на то, как низом
Уходит под мосты
Холодная Нева