Охотник дерзкий и умелый,
Был страх для всякого зверья.
Была в нём верность и бравада,
Любовь царя была награда.
Любовь царя лишила страха,
В охоте смел был и упрям!
Но в землю врезался с размаха,
Скатился мёртвым по камням.
Охотник, смерти стал добычей,
Конец для храбрецов привычен.
Героем быть сбылось желанье,
Он жизнь прожил в одно дыханье.
Собрались в скорби воеводы,
Указ был оглашён везде.
Известным чтобы стал народу —
Что сокол погребён в земле.
Что царь в печали, и от горя,
Ширяевым назвал то поле.
Теперь здесь парк и карусели,
Не видно звёзд от сотен ламп.
Пиры где громкие шумели,
Стихи звучат со сцены рамп.
В честь поля назван переулок,
Аллеи в парке для прогулок.
Где место было для коней,
Теперь площадка для детей.
В грозу темнеет парк тревожно,
Не видно в небе птичьих стай.
И вдруг средь молний, как возможно,
Мелькнёт как будто он, Ширяй!
Герои с нами прежних лет,
Всех поражений и побед.
И снисходит покой тихим вечером летним —
Гибких ив над водой наклонённые ветви.
Стало в речке темно, стынет берег песочный,
И уж солнце красно над водою проточной,
И собак перелай в деревнях на пригорках
Собирает на чай семьи в дачных посёлках.
Вечера примета – вьётся мошкара,
В жёлтых пятнах света тёмная листва,
И запахло поле – рожь поспела там,
И прижмусь губами я к твоим плечам
И губами вспомню, было что давно
Мамино родное нежное плечо.
Светает, ночи чёрные чехлы
Со зданий убраны, в деталях
Изломы крыш отчётливо видны,
И солнце, затерявшееся в далях,
Рассветом цепенелый сон
Спешит прервать, за облаками
С востока бледный небосклон
Оплавить жаркими лучами.
Край раскалился докрасна,
Восход оранжевою лавой,
Но как проснуться, когда сна
Не кончен сказ ещё лукавый?
***
Прохладный шёлк, крадущий теплоту
С плеч утренних, согретых ночью жаркой,
И кофе вслед чуть обожжёт губу,
Вспугнув остатки сновидений ярких.
Сакральное – как точно это слово,
Всех слов заменой может быть оно,
Её когда я имя повторяю снова,
Творя мелодию из воздуха легко.
Ласкают слух неведомые струны —
Адажио, без нот и партитуры,
Небытие – средь лета дивный сон,
А по Шекспиру то, когда влюблён.
Имя шептать, и свет очарований
Вечерний сумрак сделает светлей,
Аквамарина грани очертаний —
Неспешный отблеск глубины морей.
Обитель таинства, но правила просты:
Всему в ней слепо верить. С высоты
Ангел слетит… Прекрасны эти сны.
Наташа тихо дремлет на диване,
Окутал быстро плед её теплом,
Как будто обнял бережно руками.
Она уснула, ей приснился сон.
Ночь, и полёт, подобно Маргарите,
Внизу же кто-то шепчет на иврите.
Несёт в себе Мария сына Бога,
Из Назарета в Вифлеем дорога.
Наташа видит: ждут её невзгоды,
Лишь ясли, да кусочек полотенца.
Нет повитухи, чтоб принять те роды,
Да и в хлеву одна вязанка сенца.
От облаков темнее стала ночь,
Наташе ясно – нужно ей помочь.
Мария в ожидании тревожна —
Вынашивая Бога, быть земной?!
Поглаживает чрево осторожно —
Там целый мир под тёплою рукой.
В её глазах начал тех двух примета —
Соединились вместе в них два цвета.
В веснушках щёки, заострённый нос,
Прекрасна, и дождем струи́ её волос.
Быть выше чуда, чуда материнства,
О том была ей весть благая.
Ей стать прологом к Богу триединства,
Нежданно ей пришла судьба такая.
И приняла судьбу, как есть, такой.
Ушла тревога, и пришёл покой.
Но где же инструменты для Наташи?
Пусть лампой будет светлая луна,
Горячая вода есть там в вулкане-чаше,
А для компрессов на горах снега.
Звёзды – как соль, а это антисептик,
Вам подтвердит любой заклятый скептик.
Прорезал тьму, как скальпель, метеор
И гладь пруда, как яркий монитор.
И быстрый взгляд её у маски края,
Как молния, когда гремит гроза.
И вдруг Наташа видит, как, сияя,
Восходит Вифлеемская звезда.
Глубокой вздох, она проснулась вдруг.
Наташа видит райский лес вокруг.
И солнца свет увидела земля,
И стал он днём, и ночи потаённость
Была рассветом с ним разделена.
С закатом же пришла соединённость.
Синевою светят из окон
С нарочитой скромностью монашек
Люстры-лампочки под низким потолком
В юбочках огранённых пластмашек.
Синева, теряясь в темноте,
Темнотою станет до рассвета,
А с рассветом небо в синеве,
Синевою предваряя лето.
Читать дальше