Рита Волкова - Мальчик

Вчера встретил
твою подругу Юльку.
Та еще стерва,
ну да ладно,
речь сейчас не об этом!
– Пойдем выпьем,
Дорогой, за встречу! —
раскокетничалась она.
Юлька с жаром рассказывала,
что была недавно
в столице и видела тебя.
Да в таком неприглядном виде,
что ни в сказке сказать,
ни пером описать!
Меня распалила досада.
Я с трудом сдерживал слезы
негодования.
Ты, моя любимая, —
девочка на Тверской?
Пили огненную воду,
как полагается, студеной.
Наутро я заболел ангиной.
Я понимал,
что это не болезнь
сковала горло,
а мое чувство,
которое уже не может
держаться внутри,
а рвется наружу!
Я ведь люблю тебя
и поэтому ревную!
Ревную тебя даже к воздуху,
которым ты дышишь!
«Кто не ревнует,
тот не любит!» —
вспомнил я изречение
старой доброй няни.
Но только сейчас понял,
что не тогда человек ревнует,
когда любит,
а когда хочет быть любимым!

Спустя пару лет
я по делам оказался в Первопрестольной,
где меня встретил мой давний приятель
и рассказал мне планы на вечер.
Нагулявшись вдоволь
по широким московским проспектам,
мы решили скрепить дружбу
крепкими напитками.
Зашли в кафе-бар
«Московские дворики»
раздавить южные коньяки
и вспомнить былое,
а вспомнить, уж поверьте, было что!
В завершение вечера
друг предложил позвонить девочкам
и поехать в сауну.
Я тоже был не против,
потому что был свободен,
как ветер в поле.
Пока мы спорили
кто будет платить по счету,
прозвенел дверной колокольчик,
и в заведение
под стук собственных шпилек
продефилировали
две гогочущие ночные нимфы.
Передо мной предстала ты.
Брюнетка с небрежными локонами,
с ярким вызывающим макияжем,
то ли в коротком платье,
то ли в длинном свитере,
в пошлых черных сапожищах.
Мне почему-то представилась картина
испанского художника Диего Веласкеса,
изображающая
полулежащую обнажённую Венеру.
Она смотрится в зеркало,
которое держит перед ней Амур.
Если сказать точнее,
то перед глазами появилось
демоническое отражение в том зеркале.
Меня передернуло,
и эта судорога сознания
отразилась на моем спокойном лице.
Нет, любовная рана уже затянулась,
остался только шрам от сигареты,
которую я притушил о свою руку.
Случилось это почти машинально.
Раскуренная сигарета
тлела у меня в руке,
огонь жадно ел папиросную бумагу,
пепельный снег
падал мне на брюки.
Я промахнулся,
целясь сигаретным столбом
в пепельницу,
но ожог,
который получило тогда
мое сердце
был болезненнее.

Неожиданный звонок
посреди ночи спустя несколько дней.
На заднем фоне орут «чурки»,
и твой смеющийся
бархатистый голос в трубке:
– Милый, это ты, милый?
Я тебя сразу узнала!
– Кто тебе номер мой дал? —
как можно спокойнее говорю я.
– Твой друг,
с которым ты в «Двориках» сидел,
помнишь?
Ты так быстро ушел!
Согрей меня, милый,
у меня в душе сквозняки гуляют!
Ты меня уже не любишь? —
продолжаешь ворковать ты.
– Не звони мне больше! —
как можно холоднее говорю я.
Потом достаю
с верхней полки книжного шкафа
белый конверт с надписью,
сделанной когда-то твоей рукой:
«С ЛЮБОВЬЮ,
ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ!»
Я разорвал конверт,
и из него выпал цветок,
но он был настолько хрупкий и ветхий,
что рассыпался у меня в ладони.

И я не знаю кто ты мне!
И слов обидных
не бросай на ветер!
Больней не будет!
Все равно
земля и небо,
когда горит
торф на болотах.
И я не знаю кто ты мне!
Ты тень из прошлого,
прости,
всего хорошего!

Ага, вот и твой подъезд.
Все парадные
посадили на замки,
запоры, засовы и захламили их.
Пересекаю энное количество
лестничных пролетов и…
у тебя!
Уже стою перед дверью
и жму указательным
пальцем на кнопку звонка.
За дверью раздаются
соловьиные трели
и стук каблуков.
Твоя мать в прозрачном белом пеньюаре,
на высоких шпильках
открывает дверь с видом хищной кошки,
но осекается, бросая смущенные улыбки.
Ты по обыкновению
стоишь с радиоприемником у окна
и ловишь волну.
Песен так много
и они, конечно, все о любви…

Ты пришла
ко мне на день рождения
и принесла горсть фейхоа.
Маленькие, зеленые,
с укропным вкусом
больше похожим на фенхель.
Хотя мне и понравилась
эта пряность вкуса,
но позже я познал
истинный вкус фейхоа —
Нежный, незрело клубничный,
но полноценный
в своей зеленой молодости.
Ты говорила мне,
что вы с матерью остались одни,
что у тебя умер отец.
А этот «новопреставленный»
гуляет по вещевому рынку
с какой-то молодой особой!
Ты говорила мне,
что тебя жестоко
избили местные гопницы,
а под бинтами и пластырем
ни синяка, ни царапины!
Ты говорила,
говорила, и опять это были
только слова.
Слова, ничего не значащие!